Наша Маша (Книга для родителей)

Маша ее очень любила. Но останется ли она в Машкиной памяти? Боюсь, что нет. Может быть, так, что-то смутное, светлое, теплое, шумное и веселое. А может быть, и этих следов не останется в памяти, и только по нашим рассказам будет знать Машка о своей любимой няне.

Ушел из мира очень хороший, чистый и светлый человек.

7.9.59.

Села вчера за свой столик. Видит - на столе одни сухари.

- Мама, а пища где?

Откуда это? Ведь никто так прямо ей не говорит: "Вот тебе пища" и тому подобное. Могли сказать в третьем лице: "Пищи ей хватает" или: "Пища здесь вполне доброкачественная". А ведь услыхала и запомнила.

* * *

Во время игры уронила свой голубой шелковый бантик.

Я говорю:

- Что это?

- Бантик зачем-то упал.

* * *

Спрашивает у меня:

- Будем еще Тане тимантульку делать?

- Что-о? Какую тимантульку?

Долго не мог понять, что речь идет о температуре. Увидев, что я не понимаю, сама себе перевела:

- Градусник будем Танечке ставить?

* * *

Лежала у меня и очень больно цапнула меня за глаз. Пришлось даже примочки делать. Это она, конечно, не нарочно, а играючи, в этаком игровом экстазе. Это не только с человечками, но и со щенками и с медвежатами бывает, - расшалятся, разыграются и вдруг - цап!

9.9.59.

После обеда собрались ехать в Сестрорецк - в аптеку и по другим делам. Но за обедом произошло то же самое, что было на прошлой неделе. В Машку "вселился бес". И я выгонял его, увы, теми же способами. Запоздалых извинений не принял. И больше того - не взял Машку в Сестрорецк, чем наказал не только ее, но и себя, так как очень хотелось с ней поехать.

Ездил один - на велосипеде.

...Когда Минзамал разоблачала ее перед сном, постучали мне в стенку. Таким образом вызывают меня на церемонию вечернего прощания.

Я вышел, ответил на Машкино "спокойной ночи", но не поцеловал ее. Элико рассказывала мне, что Машка явилась к ней с выражением растерянности и даже ужаса на лице:

- Папа меня не полуцевал!

- Вот видишь, - сказала мама.

- Я завтра буду хорошая, - заявила Машка.

Это похоже на концовку нравоучительного рассказа. Будет ли она "хорошей" завтра - не знаю. А вообще-то очень хочу, чтобы она была по-настоящему хорошей.

И все-таки я не уверен, что поступил правильно, когда не поцеловал ее вчера вечером.

Все дело в том (хотел написать: "беда в том", но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез. Для меня она уже давно, целых три года, - человек. И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен.

10.9.59.

После ужина играли. Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа, как выяснилось, вскочил не на тот поезд...

Впрочем, не папа, а Алеша.

Папа - это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:

- Папа идет!

- Откуда он?

- Пришел он. Вот - уже пришел! На полу сидит.

Папа - маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.

- Уже ушел!

И через полминуты:

- Опять идет!

Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:

- Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!

И папа опять надолго пропадает.

В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.

* * *

Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась - повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.

- Завяжи!

- Как надо сказать?

- Пожалуйста, завяжи.

Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:

- У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?

- Что-о? Пальток?

Смеется.

- Паль-ток!

- Пальто?

- Нет, вот это.

Тычет себя в темечко.

Я говорю:

- Голова?

- Вот это!

- Ах, волосы?!

- Вот это!!!

- Ах, бантик?

- Паль-то-о-о-ок!..

Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:

- Это тетя Неля.

Потом говорит:

- И тетя Минзамал.

Еще подумала:

- И тетя Ляля. И тетя Нина...

Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.

* * *

Из Ленинграда я привез на днях книгу "Annabella und Ladislaus". Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:

- Кто это?

Она отвечает:

- Ладислаус.

Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:

- Помню!

Или:

- Помнишь?

Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала - и со мной, и с мамой - эту пеструю книжицу.

Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.