Наша песня

– Меня вполне устроит двуспальная кровать этажом ниже, с комнатой я там почти закончил, а смежные мне не нужны. Если только, конечно, ты не надумаешь устроиться рядышком со мной, а? – спросил он с озорным огоньком в глазах.

– Ха-ха. Очень смешно. – Я оглядела гостиную, куда мы пришли: здесь был открытый камин и стилизованная под старину мебель. – Это прекрасный дом, Джо, и я с удовольствием стану твоей квартиранткой, если ты и вправду думаешь, что все получится. Что я не стану тебе мешать.

– Почти все вечера я работаю допоздна, так что у тебя будет масса времени, чтобы спокойно заниматься своими науками и музыкой. А стены тут такие толстые, что тебе не придется волноваться, что ты побеспокоишь соседей.

– Спасибо, – рассмеялась я. – Это что, твое мнение о моих музыкальных талантах?

Он ответил мне теплой улыбкой.

– Вовсе нет.

Тут у него зазвонил мобильный, и он вышел на кухню, чтобы ответить на звонок. Оставшись одна, я встала и неспешно обошла комнату, которая вскоре сделается не только его, но и моей.

Его решение представлялось логичным и было мне вполне по средствам, но я также знала, что мое намерение переехать тут же встретит сопротивление родителей. Однако предложение Джо выгодно нам обоим. Ему нужен дополнительный доход, который он получит от моей платы за жилье, а я не могла придумать лучшего применения деньгам, которые оставила мне бабушка, чтобы начать становиться на ноги. Я по-прежнему останусь рядом с семьей, которая придет мне на помощь в случае необходимости (а такая необходимость обязательно возникнет, уж я-то знала), но в достаточном удалении от нее, чтобы чувствовать себя независимой.

Я легонько провела рукой по дорогой с виду музыкальной системе Джо, которая выглядела несколько не к месту в викторианском интерьере комнаты. Рядом со сверкающим хромом корпусом лежала небольшая стопка компакт-дисков. Теперь уже с откровенным любопытством я бегло просмотрела коробки, улыбаясь, когда на каждой из них видела человека в клетчатой рубашке, едущего верхом на лошади или сидящего на заборе из широких досок. Я заподозрила, что он «намного больше кантри». Однако тут мне попалась коробка, отличавшаяся от других. Она оказалась легче других, когда я взяла ее в руку, и я тут же поняла почему. Я нажала маленькую серебристую кнопку на корпусе музыкального центра, и на медленно открывшемся лотке увидела диск. Это его он слушал последним. Я легонько провела пальцем по названию. Бетховен, соната номер пять. Именно ее я репетировала для выпускного экзамена по исполнительскому мастерству. Произведение, которое он, наверное, слышал сотню раз, пока работал у нас дома. Я легким толчком закрыла лоток, словно случайно узнала тайну, которой он ни с кем не хотел делиться.

Шарлотта

Прежде я не раз видела Дэвида в ужасном состоянии. Я помню его пепельно-бледное лицо на похоронах его тети Хелен. Помню его серым от морской болезни на маленькой рыбацкой шхуне у острова Корфу, куда мы впервые вместе отправились отдыхать. Я даже помню его каким-то зеленоватым, когда мы оба на Рождество отравились недодержанной мною в духовке индейкой. Но я никогда в жизни не видела его в столь жутком состоянии, как сейчас, когда он лежал на больничной койке, опутанный проводами и трубками, подключенными к мониторам, которые тревожно пищали, когда он шевелился. Он был белый как полотно, с темно-серыми разводами вокруг глаз. Всего за несколько часов с ним произошли ужасающие перемены. Если я и сомневалась в правдивости слов врачей, то доказательство того, что они ничего от меня не утаили, лежало прямо передо мной.

Сначала тихонько проскользнув в палату, я подумала, что он спит, однако его глаза приоткрылись, когда я опустилась на стул, который кто-то предусмотрительно поставил у его кровати.

– Эй, – произнес он каким-то присвистывающим шепотом, лишь отдаленно напоминавшим его голос. – Так ты еще здесь?

Я придвинула стул чуть ближе к кровати и взяла его за руку.

– Ну да. Одна из сестер сказала, что скоро на дежурство заступит совершенно потрясающий врач. Так что я решила подождать. – Его синевато-серые губы изогнулись в некое подобие улыбки. – Как ты себя чувствуешь? – прошептала я, наклоняясь и осторожно целуя его. Губы у него оказались холодными, хотя в палате было жарко, словно в теплице под палящими лучами солнца.

– Как под кайфом. Не знаю, какой дрянью они меня накачали, но в клубах она бы пошла нарасхват.

Я бросила быстрый взгляд на сестру, стоявшую в изголовье кровати, надеясь, что она поняла, что он шутит или еще не отошел от препаратов. Ее глаза не улыбнулись, их просто переполняла жалость.

– Мне снились какие-то жуткие сны. Вот сейчас мне показалось, что я слышал… – Он замолчал.

– Слышал что?

– Так, ничего особенного, – закончил он и перевел на меня взгляд, в котором читалась такая грусть, что мне вдруг стало больно дышать. – Ты прости меня, Шарлотта, что все так получилось.

– За что? Ты же в этом не виноват, ты же не нарочно.

– Нет, но я знаю, как ты боишься больниц, а из-за меня тебе приходится все это переживать.