Наша Рыбка

Никакого стеклянного небоскреба не было – был длинный черный забор с замызганной проходной где-то посередине. За ним стояли жалкие приплюснутые домишки – больничные корпуса: может, их было два, может, три, а может, и вовсе один. Мы вошли на территорию все в том же молчании, хотя теперь оно приобрело какой-то красочный оттенок. Всю окружающую убогость отличал лишь печальный, тепло-золотой свет осеннего солнца, заливавший бурными потоками даже это захолустье. Под ногами хрустели подсохшие листья, я слушал этот звук очень внимательно – он меня отвлекал от тревоги.

Вход в нужный корпус я даже не запомнил, словно шел во сне. И я все твердил и себе, и Пете, что в таких больницах совсем не обязательно находятся раковые больные – есть и те, которым просто удаляют какие-нибудь доброкачественные опухоли. Вроде нашей Ясны.

Темный холл, бахилы, охранник – да, кажется, это было. Я поднимался на третий этаж вслепую, хотя на лестнице и было светло от солнца. Дальше я помню уже гораздо отчетливее: тошнотворный запах столовой и облезлые стены коридора, их странный, насыщенно-розовый цвет с подтеками под потолком. Тщедушного старика, сидевшего в коридоре у окна, – там стояли несколько кресел, стол и телевизор. А еще помню палаты – все до одной открытые (или, может, они были вовсе без дверей?), но в них не стерильно-бело, а желтовато, страшно и мерзко, хотя и не грязно.

Наш путь подошел к концу. Перед нами появилась все такая же бездверная палата. По порядку, что я успел выхватить за долю мгновения, пока искал глазами Ярославну: слева стояли две койки; на первой, куда тянулся проводок капельницы, под одеялом неподвижно лежал кто-то толстый, на второй – опрятная бабуля с садоводческим журналом в руках. Справа тоже было две кровати. Та, что стояла подальше, у окошка, от которого дуло, была тоже занята какой-то женщиной, но я видел лишь ее перебинтованные ноги – в изголовье кровати сидели две посетительницы, они-то и не давали ее разглядеть.

На последней кровати лежала моя Ясна. Она не обратила на нас внимания, продолжая то ли спать, то ли с полуприкрытыми веками смотреть в телефон. В отличие от остальных, она лежала поверх одеяла, словно ей не было холодно. Ее короткий пушистый халат такого же насыщенно-розового цвета, как и коридорные стены, растекался пятном по темному колючему пледу.

– Яночка, – проговорила бабуля, выглядывая из-за садоводческого журнала. – Миленькая, это, кажется, к тебе пришли.

Обернулись обе посетительницы и женщина, возле которой они сидели. Ясна пошевелилась и медленно подняла голову.

Боже, теперь и я уже знал, что что-то не так!

На ее лице промелькнуло удивление и наконец радость. Она села на кровати и протянула к нам руки. Пока мы обнимались, остальные в палате что-то говорили, будто ободряя, готовя нас к чему-то. Я никак не мог понять, зачем это все, и только прижимал Яснину руку к губам и спрашивал, почему, почему она нам не звонила, почему не поднимала трубку. Под халатом ее рука была перебинтована.

– Я не знаю, не знаю, – шептала она в ответ и никак не могла отпустить нас.

Какое белое и осунувшееся было у нее лицо! Глаза казались чуть навыкате, под ними появились тени. Я то ли успел забыть, какие маленькие у нее пальцы, то ли они стали еще меньше, чем были раньше, – совсем детская исхудавшая ручонка.

– Выйдем в коридор, – наконец сказала она, и только тут я заметил, что ей требуется прилагать усилия, чтобы пошевелиться и встать. – Как я рада, что вы приехали вдвоем.

Сев на уродливый диван у окна, она погладила Петю по щеке, запустила пальцы в его кудри.

– Объясни, что происходит! – протараторил он.

Ясна быстро перевела взгляд с него на меня, поджала губы, и подбородок ее слабо дернулся. Только не плачь! Все будет хорошо! Мы же здесь, мы снова вместе!

– Не хочу ничего говорить. Ненавижу все.

Я стал вытирать ей слезы, только еще больше размазывая их по лицу.

– Придется сказать, раз мы уже здесь.

– Они наврали мне… Это был рак. И мне удалили. Всё удалили. – Она подняла на нас глаза. – Понимаете?

– Но… удалили же. Это же хорошо! – Я попытался сказать что-нибудь нормальное: – Я читал, что это не опасно. Всё наладится.

Да, я не сразу догадался, о чем она.

– Тебе удалили грудь? – Петя протянул пальцы к тому месту, где под халатом проступали бинты.

В ответ Ясна только уткнулась лицом ему в шею, он обнял ее, и так они и застыли. Я тоже замер, сидя в полуметре от них, с выпученными от удивления и ужаса глазами.

– Твоя мама ничего не сказала… – В конце концов надо было нарушить затянувшееся молчание.

– Не хочу знать о ней!

– Но Ясна…

– Нет, – она повернулась ко мне, – не смей даже пытаться ее оправдывать. К такому надо готовиться заранее. О таком надо знать! Это мое тело все-таки. И моя жизнь. И даже не вздумайте потом звонить моим родителям и говорить, как я себя чувствую.

– Но ведь они к тебе приезжают? – спросил Воронцов.

– Я делаю вид, что сплю. И я выбросила все, что они мне сюда привезли.

Я осторожно взглянул на пакет из супермаркета, в котором мы притащили ее любимые сладости. Она заметила мой взгляд.

– Что это?