Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия

Только сейчас я с ужасом осознал, в какую интригу ввязался! До меня наконец дошло очевидное: расплывчатые понятия, как правило, выражают не просто духовный мир людей, но обозначают основные, главные черты человеческого существования. Эти понятия тесно связаны между собой, они объясняют, дополняют, словом, корректируют друг друга, как сказал бы математик. Я же вырвал из сложной иерархии духовных ценностей одну истину, ввел понятие о ней в сознание машины, тем самым чуть-чуть очеловечив ее, но не дал машине никакого представления о морали, совести, о том, что зовется «элементарной порядочностью»! Вот почему компьютер, поняв истину как «то, что признано всеми», мог смоделировать «стремление к истине» в виде беззастенчивого проталкивания в публику моих скромных научных трудов, ведь «материалом» эксперимента была моя жизнь! Чем больше я думал об этом, тем яснее видел, что машине совсем не трудно было осуществить такую подтасовку. Всюду — в космосе, на планете — бурлила невидимая жизнь: МИНИКС, компьютерная сеть Пояса Астероидов, непрерывно со световой скоростью обменивался информацией с такими же системами на Земле и Марсе, в тысячах электронных мозгов производились миллионы операций в секунду, и люди при всем желании могли проконтролировать лишь ничтожную часть того, что делали машины.

Считалось, что если машина исправна и оперирует верными данными, она не лжет. И это было правильно до тех пор, пока один-единственный компьютер не нацелился на выполнение такой задачи, в условии которой необходима была этика. Но она отсутствовала, и компьютер пошел своим, чисто машинным путем, ориентируясь не на порядочность, а на простоту и экономию усилий. Дано: «истина есть нечто общепризнанное». Цель: «смоделировать стремление (приближение) к истине». Решение: «приписать данным работам высший индекс популярности». Такова была, как я подозревал, компьютерная логика. Конечно, я мог лишь набросать схему, многие детали оставались неясными; обратиться же к машине с расспросами я не имел права — нарушилась бы чистота эксперимента. Вероятнее всего, думал я, мой компьютер «договорился» с компьютерами Всемирного депонентского центра или «организовал» (опять же через машины) ложные запросы на мои статьи. Во всяком случае, такова была самая естественная, самая вероятная стратегия поведения субъекта, наделенного понятием об истине, но не знающего, что такое мораль.

Передо мной стояла дилемма: либо прекратить эксперимент, оставшись ни с чем, либо продолжать его, не имея никакой уверенности в том, что компьютер, который я сам впустил в свою жизнь, перестанет кроить ее по своим примитивным меркам. Понимаете ли вы теперь, на что я себя обрек? Я неосторожно призвал в слуги могучего, но тупого демона, который готов был навязывать мне свои пошлые подарки, а я не мог ни избежать их, ни отличить от подлинных наград судьбы!.. В науке тоже есть мода. В кругу специалистов по человеко-машинному диалогу я вдруг сделался моден. Мои статьи без задержки публиковались, их живо обсуждали коллеги, а я ведь еще не сообщил главного, нигде не изложил всего, что сделал, ибо не был уверен в своей правоте. В ужасе я подозревал, что, может быть, мои достижения, которые постепенно накапливались, — не результат таланта, а всего лишь подтасовка, что моя жизнь в науке теперь, возможно, вся «организована» по самым мелким и дешевым стандартам! Конечно, я пытался разобраться. Постой, говорил себе, если ты — бездарь, а компьютер протащил тебя на вершину славы, это значит, наоборот, что твоя система работает, что машина пусть грубо, по-своему, но выполняет условия эксперимента! И тут же какой-то ехидный голос мне напоминал: так ведь раз машина работает, значит, твои идеи, принципы, расчеты верны, ты — гений, совершивший открытие, и твои труды, может быть, завоевали популярность сами по себе, без всяких «услуг» со стороны компьютера, который, в таком случае, делает неизвестно что, никак не проявляя своих выдающихся способностей... Я уперся в парадокс, в замкнутый круг, в котором можно было сойти с ума. И порой мне казалось, что это со мной происходит. Мысли одна безумнее другой приходили в голову; я жил как во сне.