Наша светлость

Он врал, когда говорил, что не помнит кокона. Свет. Вспышка за вспышкой пробивается сквозь сомкнутые веки. И невозможно высчитать ритм. Урфин начинает, но сбивается. Гул, который нарастает, подавляя способность двигаться, чтобы оборваться в тишину, в звук, ощущаемый скорее разумом, чем ухом. Движение в неподвижном мире. И пространство безгранично расширяется… нет больше ни верха, ни низа.

Ничего. Включая самого Урфина.

И писем. С первых слов становится ясно, чьи они.

У девочки аккуратный почерк. Буква к букве. Строка к строке.

Не стоит читать чужие письма, особенно такие… нежные. И по-девичьи глупые. Бестолковые, как она сама.

…я умоляю вас забыть мое имя…

…и более никогда не беспокоить меня, если в вашем сердце есть…

У Гийома нет сердца.

И писем других не существует. Скорее всего. Имейся у Лоу что-то посерьезней, она бы не отказала себе в удовольствии поделиться. А если так, то… Что делать? Потребовать объяснений? Или забыть? Забыть не получится, а притвориться можно. Хотя бы попробовать.

Решить на месте.

Урфин вошел без стука, нарушая очередное правило, но к проклятым мирам все правила.

Тисса стояла вполоборота в шали из желтого шелка поверх сорочки. Руки подняты. Поддерживает копну волос, смотрит в зеркало, не замечая Урфина. У ног ее — смуглый парень, которого тотчас захотелось убить просто за то, что он здесь и сидит.

— …а талию предлагаю сделать чуть более завышенной. И не следует бояться декольте…

…всего-навсего портной.

Изольда его рекомендовала, но Урфин не предполагал, что этот портной настолько молод.

— Здесь… — Если бы парень коснулся Тиссы не деревянной палочкой, но рукой, Урфин бы эту руку сломал. — …Пустим атласную ленту. Сзади — три складочки и небольшой шлейф, который можно украсить…

— Шлейф. — Урфин понял, что еще немного, и он все-таки потеряет контроль над собой. — Шлейф — это хорошо…

Тисса обернулась. И ее взгляд, ее улыбка развеяли наваждение.

Письма… это глупость, повторения которой Урфин не допустит. А Гийом в любом случае не жилец.

— Мы… закончили? — спросила она.

— Да, леди. — Портной, поднявшись с колен, поклонился. — Но вы все-таки подумайте хорошо. Отказаться вы всегда успеете, а вот сшить бальное платье за несколько дней будет сложно…

Он ушел в спешке, забыв на ковре несколько булавок, белый лист с наброском и ленту.

Кажется, испугался.

И улыбка Тиссы тает. А в глазах появляется беспокойство.

Нельзя напугать ее еще больше. Спрячется. И будет снова вежливой, тихой, неживой.

— Что с вами?

— Ничего. Вспомнилось… неприятное.

— Не надо вспоминать неприятное. — Она подошла и коснулась щеки. — У вас кровь идет.

Точно. Опять льется из носа, а Урфин и не заметил. Вид у него сейчас наверняка жалкий. Защитник… себя защитить не способен.

— Идемте. Вам надо прилечь. — Тисса, придерживая шелковую завесу. — Урфину отчаянно хочется, чтобы та съехала, — берет его за руку. И вырываться, возражать нет желания.

Козетка для него тесновата, но если перекинуть ноги через гнутый бортик, то вполне терпимо.

— Запрокиньте голову, пожалуйста. Я сейчас.

Отсутствует она недолго и возвращается с миской холодной воды. Переоделась. И невольная мысль мелькает, что халат держится на одном пояске, который легко развязать. И девочка не станет сопротивляться. Она не поймет даже, что происходит, но… это подло.

Отжав хвост полотенца, Тисса пристраивает его на переносицу и пытается зажать пальцами, но силенок у нее маловато. И Урфин сам сдавливает нос. Она же вытирает кровь, осторожно, точно опасаясь причинить боль.

— Не испугалась? — Голос гнусавый, отчего самому смешно становится.

— Нет. У папы тоже часто такое случалось. Ему много раз нос ломали. И сосуды стали слабыми. Лопались… мне не следовало оставаться наедине с… ним. Но позвать было некого…

— Я не сержусь.

Уже — нет. Вопрос, как надолго хватит.

— Вы бы не возражали, если бы я… наняла компаньонку? Та женщина, которая учит Долэг манерам. Она вдова и очень милая. Она согласилась бы… если, конечно…

Самому следовало бы подумать. Идеальный вариант с его-то характером. А еще лучше запереть. Чтобы решетки на окнах. И замок на двери. Лучше два. Постоянный присмотр, конечно. Только вот… когда Урфина самого запирали, он душу готов был отдать, лишь бы выбраться. Нет, цепь — не выход. А что тогда?

— Тисса! — Урфин убрал полотенце. Кровотечение, кажется, остановилось, но подняться ему не позволили. — Ответь, пожалуйста, честно. Тебе нравится Гийом?

Вот зачем было спрашивать? Закушенная губа. И вид совершенно несчастный.

— Раньше — да… я не знала, какой он. И какой вы.

Что ж, сам хотел правды. И хотя бы не лжет… не похоже, чтобы лгала.

— И какой я?

Вместо ответа Тисса протянула колечко. Неширокое. Гладкое на ощупь. Серебряное с виду, но в отличие от металла — теплое. Кайдаш.

И если так, то не один Урфин приступами ревности страдает.

Хотелось бы думать.

Юго смотрел, как умирают пушки.

В чем-то их было жаль: красивые, беспомощные перед людьми и невиновные, если разобраться. Оружие лишь делает то, для чего предназначено.

Как Юго.