— Тогда это будет уже ад, — перебил меня Марк, отодвигая тарелку. — Ну, для некоторых. Потому что в таком случае ты поймешь, что всю свою жизнь лгал, и хитрил, и предавал людей, которых любил, и что в какой-то момент вечности — а этот момент вполне может оказаться в самом начале, ведь конца у вечности нет, — все, кому ты лгал, все, кого обвел вокруг пальца, и все, кого обидел, узнают об этом. И у тебя не останется больше секретов. Все, что ты когда-либо делал, и все, о чем когда-либо думал, окажется открытым для всех. И остаток вечности ты проведешь в одиночестве, потому что от тебя откажутся все, с кем ты был связан.
Либби встала и вышла из комнаты.
— Что-то я ничего не понимаю, — сказала я, размышляя, не стоит ли мне пойти за ней.
— Я тоже, — сказал Роуэн. — Ведь чтобы узнать чужие мысли, нужно стать этим человеком? И прожить всю его жизнь с самого начала? Нельзя ведь просто ввалиться в чье-нибудь сознание. Даже если ты туда ввалился, все воспоминания, желания и навязчивые идеи этого человека будут прямо тут, у тебя под носом. И, как ты сказала, в вечности тебе хватит времени на то, чтобы узнать вообще все. А значит, ты перестанешь кого-либо осуждать.
— Ну да, и превратишься в само сострадание, — подхватила я. — И больше не захочешь никого судить, потому что будешь прекрасно понимать другого и причины его поступков. Ты ведь сам станешь этим другим, как сказал Роуэн, и значит, осуждая его, ты осудишь себя.
— И тогда ты соединишься с Богом, — задумчиво произнес Конрад.
Единственной песней, которую знали и Боб, и Роуэн, и я, оказалась
В половине первого я позвала Бешу, спавшую наверху в гостевой комнате. Сесть за руль в таком состоянии я не могла, поэтому надела на Бешу поводок и сказала Бобу, что вернусь за машиной утром. Роуэн все еще бренчал на одной из акустических гитар Боба, но, увидев, что я собралась, поднялся и сказал:
— Пожалуй, мне тоже пора.
Мы попрощались и вместе вышли из дома.
— Тебе куда? — спросила я, хотя и без того знала.
— К башне, — ответил он. — Но я провожу тебя. Уже поздно.
— Это совсем необязательно.
— Мне будет приятно.
Мы пошли по набережной, и Беша бежала впереди, радостно виляя хвостом. Она остановилась у первой скамейки и принюхалась. Я тоже остановилась, а Роуэн ушел вперед. Потом он понял, что мы отстали, и вернулся.
— Боюсь, собака будет идти медленно, — извинилась я. — Ей нужно все понюхать.
— Ей тут, наверное, очень интересно, — сказал он. — Столько разных запахов.
Он нагнулся и потрепал шерсть у Беши на макушке. Он немного задержался в этой позе, и я даже подумала, не размышляет ли он о том, как было бы хорошо прикоснуться ко мне, — потому что лично я размышляла как раз об этом.
— Наверняка, — согласилась я.
Ночь стояла туманная и беззвездная, и чайки кричали где-то далеко над морем.
— Мег… — Роуэн бросил трепать голову Беши, выпрямился и прикоснулся к моему плечу. И тут же убрал руку.
Мы оба повернулись к реке. Я снова посмотрела на него. Если мы опять поцелуемся, что дальше? Нам ведь нельзя друг с другом переспать. Чего бы я там себе ни нафантазировала, он для меня слишком стар — так стар, что у наших отношений нет будущего. К тому же я связана с другим, а он связан с другой, и вообще в мире все не так просто, как хотелось бы. И все равно — я была пьяна и знала, что, если он меня поцелует, я отвечу на его поцелуй.
Он посмотрел под ноги и откашлялся.
— Лиз от меня ушла, — сказал он.
— Господи, — выдохнула я. — Когда?
— Ну, она ушла, а потом вернулась, — он поежился. — Ушла несколько дней назад.
— Вернулась? Она ушла от тебя и снова вернулась?
— Она передумала. Хочет пойти со мной к семейному психологу.
— А ты что?
Он застегнул молнию на куртке.
— Я хочу спокойной жизни.
— Правда? Большинство людей не хочет.