Наша трагическая вселенная

— Коза, коза, лубяные глаза, где ты была?

— Коней пасла.

— А кони-то где?

— Николка увел.

— Николка-то где?

— В клеть ушел.

— А клеть-то где?

— Водой унесло.

— А вода-то где?

— Быки выпили.

— А быки-то где?

— В гору ушли.

— А гора-то где?

— Черви сточили.

— А черви-то где?

— Гуси выклевали.

— А гуси-то где?

— В вересняк ушли.

— А вересняк-то где?

— Девки выломали.

— А девки-то где?

— Замуж выскакали.

— А мужья-то где?

— Все примерли.[11]

Когда он закончил читать, мы все хохотали.

— Это похоже на то, как авторы объясняют мне, почему не сдали вовремя работу! — заметила Клавдия, перебирая спицами так быстро, что казалось, будто она придумала какой-то новый танец.

Ви улыбнулась и ничего не сказала.

— Прочитай, пожалуйста, еще раз, — попросила я Фрэнка. — А потом еще несколько раз. Под это так здорово вяжется!

На следующий день вся моя красная пряжа кончилась, и я не знала, чем теперь заняться, — Клавдия предложила начать новую книгу Зеба Росса. Но когда я открыла рождественские свертки от Ви и Фрэнка, то обнаружила в них, кроме блокнота «Молескин» и нового перевода писем Чехова, несколько мотков мягкой бирюзовой пряжи и прекрасные спицы из розового дерева. Мы обменялись остальными подарками и, усевшись вокруг большого обеденного стола, устроили себе поздний праздничный ланч. Лишь глубоким вечером мы узнали о том, что в Тихий океан упал телевизионный спутник, поднявший приливную волну, и эта волна разрушила скалу под названием «Жена Лота», один из японских островов, о которых Ви писала много лет назад. На этих островах она провела почти полгода, живя в буддийском монастыре. Телевизора в нашем домике не было, мы услышали новость по радио. Ви после этого долго молчала и, сидя рядом со мной, вязала несколько часов подряд, но в итоге ей все-таки захотелось высказаться по этому поводу.

— Сколько невинных людей погибает из-за бутылок с маслом. Точнее, с нефтью, — сказала она, покачав головой.

Клавдия фыркнула.

— Да ладно тебе, Ви! Я уверена, что это никому не было выгодно. Обычный несчастный случай. Нельзя же кругом видеть теорию заговора! Да и вон представители компании сказали, что потерпели из-за аварии огромные убытки.

— Такое ощущение, что колониализм вызывают на бис, — добавила Ви. — Причем уже в который раз. А люди все продолжают аплодировать.

— Дорогая, извини, но даже я уже потерял нить, — вмешался Фрэнк. — Ведь спутник мог упасть куда угодно, правда?

— Может быть. Но тебе не кажется, что есть нечто страшно поэтическое в том, что нация без историй уничтожается «героическими» историями другой нации? Ни один житель этого острова ни разу в жизни никуда не выбирался и ничего не завоевывал. А в XVIII веке туда вдруг является путешественник, который решает дать острову имя, потому что ему, видите ли, кажется, что он похож на соляной столп из истории, которую он как-то читал,[12] а теперь еще и это — Жена Лота погребена под мыльными операми и драматическими сериалами американцев.

— Разве может быть нация «без историй»? — удивилась я.

Ви вздохнула.

— Ну хорошо. Так и быть. Нация не может быть «без историй». Без историй могут быть только истории. На этом острове тоже существовали свои предания. Правда, в последнее время это были по большей части буддийские притчи, которые сами по себе являются историями без историй, потому что созданы для того, чтобы помочь человеку отрешиться от жизненных драм, надежд и желаний. Некоторые из этих притч довольно забавные. Но все они непредсказуемые. Это не трагедии, не комедии и не народный эпос. Это даже не модернистские истории с антигероем и не экспериментальные нарративы или метапроза. Я уже сбилась со счета, сколько раз мне говорили «вот послушай-ка одну историю» и рассказывали что-то вроде абсурдистского стихотворения, в котором нет ни конфликта, ни развязки. Одна из таких «историй» была про буддийского монаха, который перед смертью разослал всем открытки со словами: «Я отправляюсь в иной мир. Это моя последняя новость». И умер.

— Так ведь, наверное, весь вопрос лишь в том, как это называть? — спросила Клавдия. — Они же рассказывали тебе нечто другое, а не те «истории», которые мы считаем историями. Если определять историю как нечто такое, у чего есть начало, середина и конец, где события детерминированно связаны между собой и непременно есть как минимум один главный персонаж, то не может же кто-то вдруг прийти и заявить, что история — это вообще-то «все, что кто-нибудь когда-нибудь рассказывает».