Наша внутренняя обезьяна. Двойственная природа человека

Пожалуй, самое важное в подобных исследованиях вовсе не то, что человекообразные обезьяны могут рассказать нам о наших инстинктах. При медленном развитии (они становятся взрослыми годам к шестнадцати) и широких возможностях обучения обезьяны на самом деле не намного больше подчинены инстинктам, чем мы. Они принимают в жизни множество решений, например: стоит напасть на новорожденного детеныша или защитить его, спасти птицу или причинить ей вред? Следовательно, мы сравниваем, какими способами люди и человекообразные обезьяны справляются с задачами, пользуясь сочетанием врожденных наклонностей, интеллекта и опыта. В этой мешанине невозможно разобрать, что врожденное, а что нет.

Тем не менее это сравнение поучительно, даже если всего лишь заставляет нас отступить чуть назад и заглянуть в зеркало, показывающее иную сторону нас самих, отличную от той, что мы привыкли видеть. Вы кладете ладонь на ладонь бонобо и видите, что ваш большой палец длиннее, берете его за плечо и понимаете, что никогда не трогали таких крепких мускулов, оттягиваете нижнюю губу и ощущаете, насколько его губа больше вашей, заглядываете ему в глаза и получаете в ответ взгляд, столь же испытующий, как и ваш. Все это открывает нам что-то новое. Моя цель – провести такие же сравнения и в отношении их социальной жизни, показать, что нет ни единой нашей наклонности, которая не была бы общей для нас и этих мохнатых типов, над которыми мы так любим посмеяться.

Подозреваю, когда люди смеются над приматами в зоопарках, они делают это именно потому, что их нервирует поставленное перед ними зеркало. Иначе почему всякие странные на вид животные типа жирафа или кенгуру не вызывают подобного бурного веселья? Приматы пробуждают определенное беспокойство и смущение, потому что показывают нас самих в безжалостно правдивом свете, напоминая, что мы, по меткому выражению Десмонда Морриса, всего лишь «голые обезьяны». Именно такой правдивый образ самих себя мы ищем – или должны искать, – и прекрасно, что теперь, больше зная о бонобо, мы можем видеть собственное отражение в двух взаимодополняющих зеркалах.

2 Власть Макиавелли в нашей крови

И вот на первое место я ставлю как общую склонность всего человеческого рода вечное и беспрестанное желание все большей и большей власти, желание, которое прекращается лишь со смертью.

ТОМАС ГОББС. ЛЕВИАФАН[12]

Эгалитаризм – это не просто отсутствие вождя или правителя, но активное отстаивание принципиального равенства всех людей и отказ преклоняться перед авторитетом других.

РИЧАРД БОРШЕЙ ЛИ

Крутя педали велосипеда, я поднимался по одному из редких в моей родной Голландии холмов и мысленно готовился к ужасному зрелищу, ожидавшему меня в зоопарке Бюргерса в Арнеме. Рано утром мне позвонили и сказали, что мой любимец, самец шимпанзе Лёйт, безжалостно изувечен собственными соплеменниками. Обезьяны могут нанести страшные раны своими мощными клыками. Чаще всего они стараются только напугать друг друга так называемыми «демонстрациями угрозы», но иногда угроза подкрепляется действиями. Накануне я уехал из зоопарка, тревожась за Лёйта, но оказался абсолютно не готов к тому, что обнаружил.

Лёйт, обычно гордый и не питающий особой симпатии к людям, теперь хотел, чтобы к нему прикасались. Он сидел в луже крови, припав головой к прутьям ночной клетки. Когда я осторожно погладил его, Лёйт испустил глубочайший вздох. Я наконец-то обрел его доверие, но в самый печальный момент моей карьеры приматолога. Сразу же стало ясно, что Лёйт находится в критическом состоянии. Он еще шевелился, но потерял очень много крови. По всему его телу зияли глубокие раны от клыков, на руках и ногах недоставало пальцев. Вскоре мы обнаружили, что он лишился и еще более важных органов.

Со временем это мгновение – когда Лёйт посмотрел на меня, ища утешения, – стало представляться мне аллегорией современного человечества: словно свирепые обезьяны, покрытые собственной кровью, мы жаждем успокоения и ободрения. Несмотря на нашу склонность драться и убивать, мы хотим услышать, что все будет хорошо. Однако в тот момент я был полностью сосредоточен на попытках спасти жизнь Лёйту. Как только приехал ветеринар, мы усыпили шимпанзе с помощью транквилизатора и унесли в операционную, где наложили буквально сотни швов. Во время этой отчаянной операции мы и обнаружили, что у Лёйта отсутствуют семенники. Они исчезли из мошонки, хотя отверстия в коже казались меньше, чем сами яички, найденные смотрителями на полу клетки в соломе.

«Выдавили», – бесстрастно констатировал ветеринар.

Двое против одного