Наша восемнадцатая осень

"…В состав Северо-Кавказского фронта вошли 24, 9, 37, 12, 18, 51 и 47-я армии, 1-й отдельным стрелковый и 17-й кавалерийский корпуса. Однако 9-я и 24-я армии отводились в тыл на переформирование, Таким образом, на фронте протяженностью около 1000 км действовали пять армий, один стрелковый и один кавалерийский корпуса, В составе этих армий насчитывалось 23 стрелковые, 5 кавалерийских дивизий и 9 стрелковых бригад,

…В состав военно-воздушных сил фронта входили 4-я и 5-я воздушные армии, в которых насчитывалось 230 исправных самолетов всех систем."

(Из архива Министерства обороны СССР, фонд 319, оп, 4798, д, 4)

Тьма, тьма, черная сплошная тьма.

Над головой слабый, паутинный свет звезд, а здесь, внизу, все залито густой, жирной тьмой. По сторонам кусты, Их не видно, но когда колонна сбивается с середины дороги, упругие колючие ветви начинают хлестать по головам и плечам, И тогда кто-то чертыхается, кто-то кого-то толкает в спину, лязгает металл и рокочут негодующие голоса.

Дорога то сбегает в лощины, где застоявшийся влажный воздух пахнет погребом, то взбирается на какие-то высоты, где вольно гуляет ветер, приятно освежая потное тело и пересохшие губы.

Времени нет. Время остановилось во тьме. И кажется, никогда не кончится этот наш первый в жизни марш-бросок. Но это только кажется, когда отдаешься однообразному ритму шагов, настолько однообразному, что даже мысли застывают в мозгу. А потом снова встряхиваешься и вспоминаешь: Аушигер.

Где-то там, впереди, дорога должна упереться в селение под названием Аушигер. В Аушигере у нас должен быть получасовой привал. Там можно будет лечь на землю и вытянуть гудящие ноги. Можно будет переобуться, потому что ноги гудят не столько от усталости, сколько от боли. А боль эта от неправильно завернутых портянок. На всевобуче нас учили собирать и разбирать затвор трехлинейки, учили, как ликвидировать утыкание патрона в приемнике пулемета, как переползать открытую местность, как приветствовать старшего по званию. А вот как правильно оборачивать вокруг ноги портянку, нас не учили, У меня она на правой ноге съехала куда-то к самому носку, жгутом охватила пальцы и жмет, жмет так, будто затягивается мертвой петлей, Хочется остановиться, сдернуть с ноги этот проклятый сапог и идти босиком.

Но остановиться нельзя. Нельзя нарушить заданный ритм движения.

Время от времени вдоль колонны пробегает сержант, вспыхивает его фонарик с синим фильтром, и я слышу его голос, то справа, то слева:

– А ну подтянись! Подтянись, хлопцы! Веселее!…

Подтягиваемся, Немного ускоряем шаг. Стараемся веселее, А потом время исчезает снова, и боль в ноге тоже исчезает, и ничего не остается вокруг, кроме чернильной темноты, шороха шагов, тихого лязга карабинов и бесконечной дороги, А потом и это все исчезает.

Аушигер.

Сейчас только одна мысль в голове: Аушигер, Маленькое селение, в котором будет получасовой привал.

…Опять дорога, в который уж раз, катится вниз, в прохладную сырость, и вдруг из этой сырости вырастает ровный, рокочущий шум, будто там, впереди, сосновая роща и ветер свободно идет по вершинам,

И сразу что-то разлаживается в колонне, что-то сбивается, Я с размаху наталкиваюсь на идущего впереди и останавливаюсь. Те, что идут сзади, наталкиваются на меня и тоже останавливаются,

– Куда прешь! Слепой, что ли?

– Сам ты слепой! У, черт, прямо на ногу…

– А ну отпрыгни! Отпрыгни, слышишь, а то нарвешься!…

– Смотри сам не нарвался бы!

– Эй, чего стали? – кричит кто-то в темноте.

– Передайте – чего стоим!

– Пришли, что ли?

– Куда там пришли! Река!

– Какая река?

– А кто ее знает!

– Река, братцы. Просто река. Разве важно, как называется?

Действительно, разве важно?

Стоим.

Кое-где вспыхивают спички, засвечиваются красные угольки папирос, вырывая из мрака растушеванные тенями лица.