Наша восемнадцатая осень

Шутит он, что ли? Нет, все-таки нужно доложить старшему. Я двинулся из будки, но курсант остановил меня.

— Эй, ты куда?

— Поищу старшего.

— Где ты его сейчас найдешь? По всей линии бегать будешь? Не знаешь, что немцы у нас во где сидят? — Он похлопал себя по шее. — Змейская взята. Через два часа от этой будки и от всего этого барахла один дым останется. Бери патроны, чего стоишь?

Я схватил два цинка и потащил к выходу.

— Только, парень, не трусь, — мрачно сказал курсант. — Мы им сегодня врежем. Так врежем, что целую неделю потроха собирать будут…

Он с треском вогнал затвор ПТР в казенник и сплюнул в сторону.

Я поудобнее прихватил цинковые коробки и выскочил из будки.

Змейская все так же мирно млела под солнцем, и ничто не говорило о том, что она занята немцами, Ни единого дымка не поднималось над черепицей крыш, никакого движения не было заметно на ее окраинах. Впрочем, с такого расстояния трудно было что-либо разглядеть.

Не успел я пробежать половину пути, как услышал знакомый прерывистый гул. Над долиной повисла «рама». С той стороны железнодорожного полотна, где курсанты и солдаты готовили позиции для пушек, гулко захлопали противотанковые ружья и тотчас из-за Терека, с гор ударили зенитки. Их частые выстрелы слились в сплошной гром, от которого словно в лихорадке мелко задрожала земля.

«По крайней мере от самолетов нас защитят», — подумал я, прибавляя ходу.

Что-то больно ударило меня по плечу, градом сыпануло по коробке. На мгновенье перед глазами вспыхнул тот очень далекий вечер в военном городке, черные ревущие кресты, красные струи пулеметных трасс и лицо Цыбенко, разодранное криком «ложись!». Ноги подломились сами собой, и я с размаху проехался животом по земле. Цинки, вырвавшись из рук, отлетели в стороны, «Неужели задело? Неужели…»

«Пшт!» — тюкнуло что-то возле самого лица, и я увидел небольшой кусочек синеватого металла с рваными зубчатыми краями, только что упавший с неба. «Да ведь это же осколки зенитных снарядов! Тьфу, идиотство!» Вскочив, я подхватил коробки и помчался к нашей ячейке, у которой во весь рост стоял Вася и, приложив руку козырьком ко лбу, наблюдал за неуязвимой «рамой».

Цыбенко в ячейке уже не было, ДП аккуратно стоял на сошках, задрав в небо вороненый ствол с пламегасителем.

— Змейскую взяли! — крикнул я Васе. — Говорят, часа через два начнется!

— Дрянь дело, — отозвался Вася. — Борща бы сейчас. А то на голодный желудок тускло.

«Пшт!.. Пшт!.. Пшт!..» — ударило сразу несколько осколков в ячейку.

Я нагнулся и поднял один. Он был еще теплый и очень тяжелый, будто отлитый из свинца. На рваном изломе тускло-серо поблескивала сталь, Небо над нами грохотало, как гигантский колокол, и этот грохот пульсирующей болью отдавался в ушах.

— А ведь горит, собака! Горит! — вдруг закричал Вася. — Смотри, Ларька, подбили! Ура!

Я посмотрел.

«Рама», сопровождаемая белыми хлопьями разрывов, уходила на север, волоча за собой длинный шлейф черного дыма.

Зенитки на горах разом прекратили огонь. Наступила неестественно звонкая тишина.

— Теперь будут «хейнкели», — сказал Вася.

Несколько минут мы сидели на корточках, готовые в любой момент броситься на землю, но штурмовики так и не появились, «Рамы» уже не было видно, она исчезла за горами, и только размытая дымовая полоса медленно таяла в вышине.

Мы вскрыли коробки, которые я принес. Внутри, под слоем толстой, промасленной бумаги, тесно лежали картонные пачки с патронами. Вася разорвал одну. Патроны были такие красивые, будто отлитые из червонного золота, что я не удержался и сунул несколько штук в карман.

— Игрушечки! — усмехнулся Вася и постучал по цинку кулаком. — Ровно тысяча человек здесь, если каждый найдет своего…

Он провел пальцем по плотно уложенному ряду патронов.

— Вот так живешь, учишься, радуешься, о чем-то мечтаешь, а потом в один прекрасный день какой-то дурак загонит вот такую штучку в винтовку, прицелится в тебя — и конец… Идиотство какое-то!

— Цилых дви добыл? От це гарно! — раздалось над нами. — А тамочко обед привезли и ще почту. Манерки та ложки у вас е? Порядок! Тогда давайте быстренько на дорогу. Кухарь вам усе выдаст.

Мы схватили котелки, с которыми никогда не расставались после великолепного афоризма Цыбенко, что «без ложки немае солдата», и бросились к дороге.

Пшенная каша, заправленная кусочками румяного шпика, полбуханки теплого сыроватого хлеба и чай — таков был обед. Мы ели, сидя на краю ячейки, и, честное слово, лучшей каши я еще в жизни не пробовал. Рассыпчатая, сочная, слегка припахивающая дымком, заправленная нежно похрустывающими сладковатыми дольками лука, Я бы, наверное, мог съесть такой полведра. Повар помешивал ее в котле походной кухни большим черпаком и накладывал в наши манерки не скупясь. Тут же, у второго котла с чаем, на плащ-палатке, расстеленной прямо на земле, грудой лежали разрезанные вдоль буханки хлеба и письма. Писем было десятка два, и я сразу увидел то, которое было адресовано мне.