Наша встреча роковая

– Ничего, Илья Григорьич, скоро все это кончится. Мы победим – и кончится, – успокаивал Рябченко, сидя по-цыгански, поджав ноги, у вечернего костра и поглядывая на суетящуюся возле палатки Мери. Та, подав посуду для чая и притащив горячий, плюющийся кипятком самовар, с облегчением скрылась в шатре и уже оттуда прислушивалась к разговору. Дед Илья, явно не удовлетворенный полученным ответом, пить чай не захотел, поднялся, ушел к лошадям, и возле костра остались Рябченко и Сенька.

– Смоляков, последний раз спрашиваю: куда моего каракового дел?! – сурово вопрошал Рябченко.

– Последний раз, товарищ комполка, отвечаю: под Черкасском белые отобрали. Я б вам забожился, да вы же кресту не верите… Я на нем и недели не проездил.

– Да с какой стати ты его украл, чертов сын?

– Так он же у вас самый лучший на всю роту был…

– Хм… Убедительно. – Встревоженная началом разговора Мери увидела из шатра, что Рябченко улыбается. – Ничем тебя, конокрада, не перекуешь…

– Зачем, товарищ комполка?.. Я – цыган, мы от бога такие…

– Не ври. Почему-то ведь ты воевать пошел?

– Забрали – вот и пошел. Как все. – Сенька пошевелил палкой угли, озарившие розовым светом его невозмутимую темную физиономию. – Вы поймите, Григорий Николаевич, цыганам в этой вашей войне делать нечего. Вы вот за землю воюете, чтоб от господ ее взять да промеж себя поделить. А нам земля не нужна, мы на ней не пашем. Нам вот только кони… и дорога для них, и трава… и чтоб бабам кусок кинули… и боле ничего. С конями, даст бог, при любой власти проживем. И нешто я свое не отвоевал? Вдосталь шашкой намахался, два ранения, до сих пор к дождю ноют… чего еще-то? А за каракового простите, так уж вышло… Хотите – возьмите любого взамен, пока снова не отобрали. Дед позволит.

– Ничего ты, Смоляков, так и не понял… Зря я с тобой почти год возился.

– А я вас еще и тогда упреждал – без пользы.

– Читать-то хоть выучился?

– Да когда же тут… Сейчас, Григорий Николаевич, одна наука людям – с голоду не помереть.

– Жениться, однако, вижу, успел.

– Так дурное дело нехитрое…

– И жену взял красивую.

– Да, Динка, она… хороша. Нечего сказать. Дура только, по-русски почти не говорит, сами видите.

– А ее сестра замужем?

– Нет… Нет покуда. – Голос Сеньки с каждой секундой становился все тяжелее, и Мери с растущей тревогой смотрела на парня. – Вам-то что с того? Сватать, что ль, вздумали Меришку нашу? Вам-то уж такого и по чину не положено, коль война не закончилась. Этакий человек большой, комполка уже, куда вам бабу-то сейчас на хребет? Уж обождите хоть, покуда Врангеля побьете… Да и я вам сорок раз говорил: цыганки за чужих замуж не ходят.

– Цыганки-то, может быть, и не ходят, Смоляков… – задумчиво протянул Рябченко, вертя между губ соломинку и глядя на затянутый низкими сизыми тучами край степи.

Семен повернулся к нему, что-то сказал – но Мери этого уже не услышала. Кубарем выкатившись из-под края шатра в подернутую росой степь, она бегом бросилась прочь от табора. Холодная, мокрая трава обжигала ее ноги, но Мери мчалась стремглав, задыхаясь, и очнулась только на обрывистом берегу реки, сплошь затянутой внизу туманом. Обрыв был невысоким, аршина три, – днем здесь прыгала с разбега в воду, играя, таборная детвора. Но сейчас реки вовсе не было видно за дымящимся туманным покрывалом. Прямо над берегом гроздьями повисли звезды. Тихо плеснула внизу невидимая рыба. Мери, с налета споткнувшись о рыхлый кротовий холмик, упала на землю, слабо ахнула. Села, силясь успокоить рвущееся дыхание.

– Он знает… Знает, кто я… Боже мой, но откуда же, откуда?!

Изо всех сил напрягая память, Мери вспоминала те редкие случаи, когда она была вынуждена говорить с красным командиром. Что она делала не так, чем выдала себя? Говорила с ним на «вы»? Но ведь и Сенька говорит так же, и другие цыгане… Слишком правильно подбирала слова? Забыв, что она теперь неграмотная цыганка, разговаривала, как сестра милосердия в госпитале? Возможно, возможно, какая теперь разница… Господи, что же будет?..

– Ничего. Дура. Цыгане не выдадут тебя, – громко сказала Мери самой себе, обнимая руками колени и встряхивая для храбрости распустившимися во время бега волосами. – Да что он – застрелит тебя, что ли? Какие глупости, право… Успокойся, нет ничего страшного. Он сейчас не на позициях, ничего не будет. Но кто же, кто ему сказал?..

Мери не знала, сколько времени она просидела в траве у обрыва, следя глазами за луной, которая то ныряла в стайку растрепанных облачков, то величественно выходила из-за них, и тогда голубоватая дымка разом затягивала седую от росы степь и дальний берег реки. Звезды становились ярче и словно спускались ниже; запрокинув голову и глядя на их чуть заметное кружение в темном небе, в прохладном от близости воды воздухе, девушка понемногу забывала обо всем и уже шевелила губами, по привычке вспоминая стихи: