Наша жизнь с господином Гурджиевым

В то утро вместо того, чтобы поехать в Cafe de la Paix, я поехала на новую квартиру, которую нашла для него на бульваре Перейр. Г-н Гурджиев планировал выехать из города, чтобы посмотреть на то оборудование, которое я отобрала для покупки. К моему изумлению, он был не готов. И когда я ему напомнила, что нам нужно отправиться немедленно, он сказал: «О, перезвоните, что мы приедем завтра». Это удивило меня ещё больше, потому что я знала, насколько деликатным и внимательным был г-н Гурджиев, когда это касалось людей, не связанных с Работой, хотя с нами это было определённо не так.

Я сказала ему, что директор магазина будет очень раздражён, но г-н Гурджиев стал очень жёстким и сказал мне позвонить и сказать, что мы приедем завтра. Потом г-н Гурджиев сказал мне сразу же написать моим родителям в Ленинград, чтобы они продали все наши и их вещи и приехали в Приоре, потому что вскоре будет серьёзный голод.

Позже мы с ним пошли в его гараж, и он попросил меня сказать механику основательно осмотреть его «ситроен», особенно рулевое колесо. Он сказал мне, что пообедает в армянском ресторане, чтобы сделать кое-какие личные дела, после которых возьмёт машину и поедет прямо в Приоре. Мне нужно было вернуться в его новую квартиру, чтобы сделать опись, а потом самостоятельно добраться до Приоре на поезде. Я была снова удивлена и, конечно же, разочарована, потому что г-н Гурджиев всегда брал меня с собой на машине. Я очень любила эти поездки, потому что могла задать ему множество вопросов, и иногда мы останавливались в лесу и спокойно сидели, что мне очень нравилось. Стояла июльская жара, а мне нужно было отвезти в Приоре много пакетов. Я не знала, почему г-н Гурджиев не может приехать и забрать меня перед тем, как ехать в Фонтенбло.

Я вернулась в квартиру и закончила опись около трёх часов. Я позвонила в гараж, чтобы узнать, там ли ещё машина г-на Гурджиева, чтобы я могла положить туда свои пакеты. Мне ответили, что он только что уехал.

Мой поезд отправлялся после пяти часов, и поскольку я очень устала, я села в кресло на первом этаже напротив окна и заснула. Вдруг я услышала голос г-на Гурджиева, который звал меня: «Ольга Аркадьевна! Вы здесь? Пойдёмте!» Я подскочила и выглянула в окно, думая, что он изменил свои намерения и приехал меня забрать, но поблизости не было ни г-на Гурджиева, ни его машины. Я подумала, что, может быть, он меня позвал, но поскольку я не ответила, сразу же ушёл. Я спросила консьержку: «Не проходил ли мимо г-н Гурджиев?» Она ответила, что не видела его, хотя сидит здесь у входа уже некоторое время. Я посмотрела на часы: было четыре тридцать – как раз время на то, чтобы взять такси и успеть на поезд.

Один из наших учеников встретил меня на вокзале в Фонтенбло. По его лицу я сразу же поняла, что что-то случилось, и спросила: «Что произошло? Г-н Гурджиев уже вернулся?» Он ответил: «Да, он вернулся». Но он что-то не договаривал. Я стала настаивать, поэтому он сказал, что г-н Гурджиев попал в автокатастрофу, и сейчас он в больнице. Я выбежала из вокзала на улицу, остановила грузовик и убедила водителя отвезти меня в больницу.

Там я обнаружила своего мужа и доктора Шернвалла, которые отвели меня в отдельную палату, где находился г-н Гурджиев. Было ужасно видеть его без сознания, с перевязанной головой и руками.

Не было возможности спросить моего мужа, что произошло, но ученик сказал мне, что, по счастливому случаю, жандарм на велосипеде увидел возле дерева вдребезги разбитую машину со сломанным рулевым колесом. Он обнаружил г-на Гурджиева, лежащего без сознания на земле, его голова лежала на двойной подушке, взятой из машины. Кто мог достать эту подушку и подложить её под голову г-на Гурджиева? Вокруг никого не было.

Вскоре после этого мимо проезжала машина скорой помощи, которая остановилась и забрала г-на Гурджиева в больницу. Его опознали по карточке, которую нашли в кармане. В больнице был очень хороший хирург, доктор Мартри, который сразу же сделал все необходимые перевязки. Позже мы подумали, что кто-то спровоцировал аварию и ограбил г-на Гурджиева, но я заглянула в его карман, где, насколько я знала, был бриллиант, который он только что купил, и всё было на месте.

Я начала понимать свои утренние дурные предчувствия, которые я пыталась преодолеть и делать то, что я делала. Сейчас я по-настоящему пережила для себя смысл и значение жизни с г-ном Гурджиевым и поняла важность его личности для всех нас. Мне казалось, будто без него все жизненные силы иссякнут, и если он умрёт, то всё живое тоже умрёт. Я чувствовала, что Работа всей его жизни будет не сделана. Меня охватил ужас от этой мысли, и в то же время поднялось другое чувство, и я сказала себе: «Если Бог существует, этого не может случиться. Если Бог существует, г-н Гурджиев не умрёт, потому что сейчас он жив. Может быть, будут недели или месяцы беспомощности, но он выживет, потому что он должен жить». Я всё время повторяла внутри себя: «Если Бог существует…» Как бы ни было страшно, но в моём сердце была вера в то, что г-н Гурджиев будет жить, и единственное, что нам осталось – это действовать.

Мы решили, что нужно сразу же вызвать двух наших русских докторов из Парижа. Они оба были хорошо известны, один хирург, а другой терапевт. Я пошла разыскивать врача, который принимал г-на Гурджиева в больницу, чтобы попросить его разрешения пригласить наших врачей и чтобы узнать факты о его состоянии. После многих сложностей я наконец разыскала его на обеде.

Он охотно согласился на то, чтобы наши врачи осмотрели г-на Гурджиева, и сказал мне, что состояние почти критическое; у г-на Гурджиева было несколько повреждений головы и рваные раны на руках, но без переломов. Единственное, чего он боялся, так это того, что у г-на Гурджиева было сильное сотрясение мозга.

Я была счастлива узнать, что о нём заботится прекрасный человек, который к тому же ещё и хороший хирург, и кажется, что прямо сейчас жизни г-на Гурджиева ничто не угрожает. Но тогда, когда я всё это услышала, я впервые смогла заплакать. В тот самый вечер я попыталась написать о главном опыте, который мы получили в Институте, потому что теперь мы увидели все старые цели и вопросы в совершенно новом свете. В то же время эта рукопись, может быть, послужит информацией для тех, кто не был в Институте в этот период. Катастрофа и время после неё привело к таким серьёзным результатам для всей жизни Института, что каждая маленькая деталь, даже только с точки зрения моего личного понимания, может быть очень интересной. Теперь учение г-на Гурджиева можно было понять по-другому.

Доктор Шернвалл поехал на место аварии, чтобы поискать какой-нибудь знак, говорящий о том, что произошло. Г-н Гурджиев был довольно хорошим водителем, и дорога была широкой, машина могла спокойно проехать. Даже если ему пришлось бы съехать с дороги на траву, у него не было необходимости врезаться в дерево. Возможно, рулевое колесо сломалось до аварии. К нам в голову приходили разные мысли. Я должна сказать, что в то время меня интересовало, почему и как произошла авария, только в том смысле, если это чем-то может помочь докторам.

В шесть утра приехали из Парижа наши русские доктора Алексинский и Сиротинин, чтобы осмотреть г-на Гурджиева. Они подтвердили диагноз, что кости целы, и хотя контузия была очень серьёзной, настоящее положение вещей можно узнать только через несколько дней. Они думали, что вполне вероятно, у него было только кровотечение, потому что его глаза реагировали на свет, хотя и были тусклыми. Может быть, в тот момент я поняла, что на самом деле глаза г-на Гурджиева отражали всё его существо, и мне казалось, что если его глаза будут открыты, всё будет как прежде.

Доктора решили, что самое лучшее, что мы можем сделать, это забрать г-на Гурджиева назад в Приоре. Они очень осторожно переложили его на носилки и отнесли в машину скорой помощи. Когда его переложили в кровать, он на секунду открыл глаза и даже сделал несколько маленьких движений правой рукой, но снова впал в бессознательное состояние.

Последующее время, казалось, было разделено на отдельные периоды. Во время первого периода, когда он был без сознания всё время, было ощущение, как будто не он сам болен, но только его тело, и что он смотрит откуда-то на самого себя, проверяя себя, пытаясь двигаться, но не может ничего сказать. Именно поэтому мы так боялись что-то делать, может быть, это помешает ему сделать для себя то, что на самом деле необходимо. С другой стороны, мы понимали, что есть по-настоящему необходимые вещи, которые нужно сделать.