Наше неушедшее время

Этим стихам она противопоставляла другие: «Память», «Шестое чувство», «Заблудившийся трамвай». Что говорить, они прекрасны. Но почему же «маскарадная рухлядь» приобрела такую широкую известность, почему она составила славу Гумилёва? Почему повлияла на многих поэтов – вплоть до Павла Когана и Владимира Высоцкого?

А суждение Ахматовой вызвано, конечно, тем, что она не разделяла его страсти и к путешествиям, и к стихам о дальних странах.

Но с каким же возмущением говорила о тех, кто вменял ему эту страсть в вину! Тех, кто негодовал: зачем восторгаться «чужим небом», когда есть свое, отечественное?

Вспомнила статью Пушкина «О народности в литературе». Была уверена, что я ее знаю. Она-то Пушкиным занималась как исследователь! А я, конечно, этой статьи не помнил. Придя домой, нашел. Да, она вся – о том, что говорила Анна Андреевна.

Вообще немало из того, о чем она говорила вскользь, мне стало ясно лишь потом.

С брезгливостью упомянула «донос в форме эпиграммы» на поэта Антокольского в сталинские времена. Я потом долго это искал. Наконец, нашел:

Здесь пахло аглицким, немецким и французским.
Здесь, кто хотел, блудил и ночевал.
Здесь только мало пахло духом русским,
Поскольку Поль де Антоколь не пожелал[183].

Авторов этих, с позволения сказать, эпиграмм, Анна Андреевна не назвала. Но потом, у Лидии Чуковской, в «Записках об Анне Ахматовой», я нашел, что даже незадолго до кончины, в октябре 1965-го, она с отвращением называла их имена.

Как же глубоко врезались в памяти Анны Андреевны идеологические кампании конца сороковых, если она возвращалась к ним снова и снова!

Я сказал, что Гумилёв с подобным, наверно, не сталкивался. Она ответила, что таких кампаний власть во времена Гумилёва, конечно, не проводила. А настроения?.. Что ж, даже Блок бросал Гумилёву упреки в «нерусскости».

– А уж Белый…

Она не докончила. Так я и не узнал, что она имела в виду.

Через много лет прочитал высокомерно-презрительные слова Белого о Гумилёве.

В конце встречи я спросил, смогу ли повидать ее снова. Она ответила:

– Конечно.

Но добавила:

– Только, пожалуйста, здесь, на Ордынке, или узнайте, где я буду. Но в Москве. В Ленинграде не надо…

И как бы сама себе:

– Там это не всегда хорошо кончалось…

Тем, кто не знаком с Ленинградом сталинских и послесталинских лет, такая фраза может показаться непонятной. Не все ли равно – Москва или Питер?

Но те, кто жил тогда в Ленинграде, знают. Ленинград был опальным еще со времен Зиновьева и после убийства Кирова. А в конце сороковых – «ленинградское дело»… Город всегда был под особым подозрением, и питерское начальство, боясь столичного гнева, проявляло особую бдительность ко всем, чья лояльность режиму вызывала малейшее подозрение.

«Записные книжки Анны Ахматовой» изданы, хоть и через много лет после того, как ее рука перестала к ним прикасаться. Читая их, я увидел там и свой давнишний, давно забытый адрес и телефон.

А на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда распался Советский Союз (как при Гумилёве рухнула Российская империя), можно было учиться у Гумилёва его достоинству, его поведению. Он не эмигрировал, как очень многие. Не метался, как другие. Не опускал рук. Не погиб, как Блок. Сумел остаться самим собой. Нашел поле деятельности. Привлек яркую, ищущую молодежь. Именно тогда написал свои лучшие стихи. В сущности, на те холодные, голодные петроградские годы, на ту страшную годину пришлась его болдинская осень.

«Не всегда хорошо кончалось…»

Началось все дело с песенки,
А потом – пошла писать!
«Ну что ж, говорит, одевайтесь,
И пройдемте-ка, гражданин»[184].

Александр Галич

После разговора с Ахматовой я бросился искать материалы, которые она упомянула. Но непосредственный повод отпал. Вскоре усилились идеологические заморозки, и статью мою печатать отказались: «не проходит».

Работа пошла медленнее. Без прямого дела отнимать время у Анны Андреевны было совестно. Казалось – успеется… И увидел ее вновь лишь в 1966-м, пасмурным утром 9 марта, на дальних задах больницы Склифосовского, в морге, где сотни москвичей прощались с нею. Краткий, стихийно возникший траурный митинг.

Никто из генералов от литературы не пришел. В стране – очередное «завинчивание гаек». Только что прошел суд над Синявским и Даниэлем. По всем газетам – залп статей. В «Правде» – «Лицо клеветников», в «Известиях» – «Перевертыши». Не отставала и «Литературка» – «Удел клеветников».

До Ахматовой ли тут? О ее кончине сообщалось очень скупо.

Мы стояли под моросящим дождем, не зная, будет ли траурный митинг. Наконец, поднялся на ступеньки морга Виктор Ефимович Ардов. К руководству Союза писателей он отношения не имел. Ахматова была в дружбе с его семьей, жила у них на Ордынке месяцами. Говорил хорошо, тепло. После него все же выступил писатель Лев Озеров. И – всё…