Наше падение

Он взглянул на нее и увидел, что девушка, которую он любил больше всего на свете, превратилась во врага. В ее глазах был гнев, перемешанный с чем-то еще. Может быть, с печалью?

— Да, я соврал — не хотел, портить тебе настроение.

— Но зачем тебе надо уходить во время сеанса — чтобы выпить виски?

— Это не виски, это джин.

— Алкогольный напиток.

— Потому что после этого я чувствую себя лучше, — ответил он, наконец, начав говорить правду. — Потому что окружающий меня мир отвратителен, и, когда я пью, то об этом забываю… — отвратительным было все, что он делал, например, тот разгром.

— А что я, что мы? Как ты можешь называть мир отвратительным, если друг у друга есть мы?

Ее глаза утонули в слезах. Она не плакала — она рыдала. Плечи дергались, тело вздрагивало. Она уже не контролировала себя. Это уже был не плач ребенка. Похоже, так она не плакала еще никогда. И она оказалась в его объятиях. Его руки сомкнулись у нее за спиной. Он что-то бормотал ей в щеку, в которую уткнулся его нос.

— Я люблю тебя Джейн. Ты не имеешь никакого отношения к этому отвратительному миру. Ты — причина моего счастья. Когда рядом ты, то весь этот мир отдаляется…

«Как джин», — подумала она. — «Я для него вроде всего того, что он пьет».

От любви к ней он вдруг почувствовал, как прохлада мурашками начала разбегаться по всему его телу, и он снова осознал, какой негодной штукой станет для него жизнь, если вдруг рядом с ним не будет ее. Он заплакал. Когда их щеки соприкоснулись, то слезы обоих перемешались.

— Я люблю тебя, Джейн, — сказал он. Его голос изменился, и даже он сам его не узнал. — Я люблю тебя больше, чем алкоголь…

Задыхаясь от всхлипов рыдания, пытаясь найти слова, она увидела плачущего Бадди, его дрожащие губы, потекший нос, растрепанные волосы. Она захотела, чтобы он сказал то, что ей до боли хотелось услышать. И он это сказал:

— Я брошу пить, Джейн. Обещаю, что больше не буду…

Он не пил три дня, не испытывая при этом особых трудностей. Его желание выпить уничтожалось самой необходимостью удержать Джейн. Еще он заметил, что какая-то малая часть его сознания думала иначе. Перспектива трезвой жизни, лишенной возможности выпить, также не представлялась ему возможной. Однако когда они в тот вечер говорили об этом в машине, паника и отчаяние заставили его сказать: «Я брошу пить…». И, похоже, это был последний способ ее не потерять. Произнося эти слова, он изо всех сил пытался поверить самому себе.

На протяжении тех трех дней тоска рассеивалась, будто осенний туман, хоть он и не испытывал жажду к чему-либо покрепче или к следующим за этим ощущениям. Как бы то ни было, свет его жизни начал тускнеть, словно солнце, на которое надвигались густые облака. «Хватит себя жалеть», — сказал он себе. — «Джейн — твое солнце», — перефразировал он одну из старых песен.

Несколькими месяцами прежде, когда он начал серьезно пить, ему стал ясен смысл статей об алкоголизме. Иногда он даже их читал, а позже уже и не читал, отказываясь принимать доводы из тех статей. Его уже не интересовали седьмой, восьмой или девятый признаки алкоголизма. Он провалил несколько контрольных в школе, и уже не нуждался в дальнейших провалах по причине очередного запоя. После обещания, данного Джейн его сознание снова начало обращаться к лозунгам анонимных алкоголиков, к таким как «однажды это станет просто и легко». Он перестал думать о будущем. Теперь он концентрировал внимание на ближайшей минуте, а не на сегодня, завтра или следующей неделе. Как минимум на время это позволило ему взять себя под контроль. Ко всему у него была бутылка джина в гараже, которая была там еще задолго до того, как он пообещал Джейн не прикасаться к алкоголю. Он всегда старался иметь неприкосновенный запас, помня о панических временах, когда в доме было нечего выпить, или о таких днях, как воскресение, когда все магазины были закрыты. (Однажды он рылся в шкафу в кабинете у отца и нашел там единственную бутылку виски, и та оказалась почти пуста, чего хватило лишь на один два коротких глотка). Те три дня, которые он не пил (а это были три дня блаженства с Джейн), она никогда еще не была с ним столь мягкой и нежной, за вечер до того она позволила ему снять с себя блузку, бюстгальтер, и поцеловать свою грудь. Очередной раз, воздержавшись от выпивки, он вернулся к себе в комнату и погрузился в домашнее задание. Громкость на его стерео была вывернута до отказа. Под натиском тяжелого рока стены, казалось, прогибались.