Наше счастье украли цыгане

Я ещё на заре туманной юности — а-ха-ха, отморозила каламбур! — поняла и прочувствовала, что искусство, оно вовсе не для того придумано, чтобы объяснять что-то, производить тонкую настройку личности и указывать направления для самосовершенствования. Нет, у него исключительно терапевтические функции. Создать иллюзию деятельного участия, когда человеку самому себя жалко становится. И всё. Остальное — от лукавого. Придумано и домыслено.

Даже писать ничего не могу — вот как жахнуло. А думала — в любом состоянии способна. Индейцы, страсть, кровопролитие… Наверное, это и называется потерянностью. Оцепенение, потеря ориентации в пространстве и неспособность адекватно оценивать ситуацию. Особенно — себя в ней.

Никогда мне не стать счастливой. Я испорчена театром, пафосной возвышенностью и сознательным обострением эмоций. У меня за душой нет ничего другого. Как жить, чем заниматься, если меня не станут публиковать? Ну, или снимать в кинофильмах? Я вообще задумывалась когда-нибудь об этом? Куда я подамся со своей гордостью и презрением к людям?

Я слаба да безумия. Меня даже не требуется уничтожать, чтобы я исчезла. Либо применить ко мне равнодушие, либо заставить продемонстрировать никчемность, несовершенство и подлость. Пустить события в такой последовательности, чтобы демонстрация эта включилась. Всё — и я сама себя сожру.

А, может, оно и к лучшему.

АРМИЯ — СПАСИТЕЛЬНИЦА

Под вечер в деревню вошли солдаты…

Блин, я как о фашистском нашествии это сообщаю. Вошли, покорили… Не, всё будничнее, обыкновеннее, правильнее. Солдаты наши, советские. Милые такие ребята, симпатичные, весёлые. Кажется, им обрадовались многие. С ними стабильностью повеяло, порядком, окончанием кровавых безумств и хаоса. Уж я-то точно не расстроилась.

Рота. Так на улицах перешёптывались: прислали к нам пехотную роту. Около сотни человек. Неслабо. Солдатики в палатках разместились, их прямо в поле поставили. И вроде бы Вешние Ключи в кольцо взяли. Никому без разрешения не выехать, никому не въехать. И ещё какие-то люди в штатском прибыли. В сельсовете штаб развернули. Серьёзность зашкаливала, короче.

Я до нашего конца прогулялась — так и есть, стоят на посту двое.

— Привет, красавица писаная! — крикнул один, голубоглазенький. Улыбался. — Как звать тебя?

— А дальше не пропустите что ли? — вместо приветствия отозвалась я. — Вот если, например, в райцентр мне понадобилось. Дискотека там, допустим.

Второй посерьёзнее. Напряжённей. Не улыбается почти. У него в руках автомат.

— Не положено, — ответил. — Натворили тут делов, чего хочешь ещё? До выяснения обстоятельств покидать деревню запрещено.

— Уж прямо будто я натворила! — вспыхнула в ответ, а в голове тут же предательски застучало: «Да ты, ты!»

Вот что значит фантазия богатая. Чёрти знает что наружу вылезет.

— А дискотеку мы и сами организуем, — подмигнул голубоглазый, он без оружия. — Знаешь, какие мы танцоры — э-эх! Брейкданс, все дела. Хоть с автоматом, хоть с лопатой.

Оба коротко хохотнули.

— Придёшь к нам? — снова голубоглазый. Симпатичный, да, но простоват слишком. С югов видать. Украина, Краснодарский край… — Натанцуемся — мало не покажется.

— Да какая дискотека, — не поддержала я шутку. — Тут такое случилось… Кто вам разрешит?

— А как звать, так и не сказала, — с упрёком бросил мне в спину новоявленный хахаль. — Кого искать-то?

— Хавронья, — обернулась на ходу. — Доярка.

Вот сейчас смеялись долго. Угодила. Порадовала. И самой — тщеславие гадкое — радостно стало от внимания и востребованности.

Говорили ещё сельчане, что комендантский час ввели. После шести вечера и до шести утра на улице не показываться. К нам в избу солдатик заглянул, он почти о том же проинформировал, правда в более деликатных выражениях. Дед на кровати лежал, поплохело ему что-то, только покивал в ответ. И напрягся как-то неестественно. Неужели думал, что за тумаки Пахомову арестовать могут? Впрочем, чёрт их знает — за что и кого теперь забирать станут.

Седьмой час шёл, как ещё один дом огнём занялся. Я уж было наружу выскочить собиралась, но дед такой хайвай поднял, что пришлось отступиться.

— Застрелят, дура! — вопил он, привстав на кровати и держась рукой за сердце. — Даже не думай! Это армия, она не церемонится. Раз сказали после шести не высовываться — не смей!

Я в окно на поднимающийся в небо дым смотрела и пытливыми догадками себя мучила. Больно уж его месторасположение знакомое. Да и вообще по логике развития событий именно с этим домом — если он, конечно — что-то произойти должно. Только бы не со всеми его обитателями…

А на следующее утро — подумать только! — все мои догадки подтвердились. И с лихвой. Ну и кто посмеет сказать, что во мне таланта нет?

СМЕРТЬ ИНТЕЛЛИГЕНТА

Долгожданное утро — солнечное, звонкое, предвещавшее жаркое марево дня — взобралось наконец на территорию настоящего и одарило меня знанием яростным. Ожидаемым, но и без того прошедшимся по позвоночнику когтистым рашпилем изумления.

Да, сгорел дом Егора Пахомова.

Да, вместе с домом сгорел он сам.

Да — и у-уффф! Алёша не пострадал.