Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

– Отчасти, да. Мне, точнее всем, израильтяне почему-то устроили в аэропорту тотальный досмотр. Когда услышали, что я композитор, попросили предъявить доказательства в виде нот. Слава богу, тетрадь у меня оказалась с собой. Всегда беру ее в самолет, поработать. Однако тетрадь их тоже не убедила. Они захотели увидеть фотографии, подтверждающие, что я действующий музыкант. Мне удалось найти лишь мое совместное фото с Джулиани. Больше вопросов не последовало. Теперь, наверное, в загранпоездках буду вешать себе эту карточку на грудь.

– Как вам кажется, раздел сфер влияния в российской шоу-индустрии, где нынче вращаются нехилые суммы, завершился или публика еще услышит новости из этой области в криминальных сводках?

– Что-то все равно происходит. Вспомни не столь давнее убийство основателя «ЗеКо рекордс» Зеленова.

– А выход на данный рынок какой-нибудь новой структуры возможен?

– Теоретически – да.

– И ее не задушат?

– Как ее можно задушить, если она будет основываться на больших спонсорских средствах? Начнется перекупка артистов.

– И вы не сможете воспрепятствовать, например, взвинчиванием цен на собственные песни или напоминанием о том, что, погнавшись за прибылью, некоторые исполнители рискуют утратить ваше доброе расположение?

– Артистам важно зарабатывать, показываться в эфире. Личных отношений, даже очень хороших, надолго не хватит. Хотя с разбега выйти на рынок новой структуре будет, наверное, сложновато. Было две подобных попытки. Сперва дерзнул Борис Гительман. Но быстро обанкротился и уехал от проблем во Францию. Затем порыв попытался осуществить рижский предприниматель Игорь Попов. Начал устраивать концерты в «Октябрьском» в Питере, снимать клипы. Но его тоже постигла неудача. В нашем деле нужно действовать все-таки постепенно, связи и репутация приобретаются годами.

Сиделец Айзеншпис. «На моей голове “праздников” нет»

«Артист, каким бы талантливым он ни был, ничего самостоятельно в современном шоу-бизнесе не сделает. Пусть у тебя диапазон октав больше, чем на рояле помещается, и тексты ты пишешь суперталантливые. Ну, а дальше-то что?» – говорил мне в 1991 году человек, треть жизни отсидевший в тюрьме «при застое» – за «государственные преступления», а в «девяностых» трижды награжденный национальной музыкальной премией «Овация», как «продюсер года», и тогда же попавший в список «самых влиятельных персон в российском шоу-бизнесе», опубликованный популярным в ту пору глянцевым журналом «ОМ». Звали его Юрий Шмильевич Айзеншпис. Собственного имени ему порой вполне хватало, чтобы раскрутить спонсоров на солидные суммы под любой свой продюсерский проект. «Шмилич» или «Шпис», как величали его в музыкальной среде, являлся не только ходячей историей советского «подпольного» предпринимательства, но и обладателем специфического мышления и речевой стилистики. Порой он выдавал откровенные перлы, а иногда ему (как Раневской в театральном мире) приписывали авторство искрометных фраз, типа: «Дайте мне пять минут телеэфира в прайм-тайм, и я лошадь сделаю поп-звездой».

Образно говоря, Юрий Шмильевич «лошадей» и раскручивал – за единственным исключением, странно попавшим в его «портфолио». Речь, разумеется, о группе «Кино», к которой Айзеншпис подобрался (для многих неожиданно) примерно за год до гибели Виктора Цоя. С такого альянса Шмилич начал свое «посттюремное» возвращение в большую игру. И это стало первым примером эффективной интеграции героев «любительского» русского рока в поп-культуру.

На мою реплику, что Айзеншпис нуждался в «Кино» больше, чем группа в нем, продюсер в 1994-м, в период возрастания «цоемании» (зашедшей сегодня, тридцать лет спустя, на новый виток) ответил: «Согласен, они уже были широко известны. И я никогда не утверждал, что сделал «Кино». Но в успехе Цоя, в том, что он стал больше чем просто музыкантом для миллионов своих поклонников, есть частица и моего труда. Я вытащил его на ТВ, организовал раскрутку в газетах, провел большую рекламную компанию. У нас с Витей были хорошие, дружеские отношения. Хотя, конечно, его кассеты покупали и когда он представлял еще, скажем так, подвальный ленинградский рок. Но Цой все понимал, он стоит на три головы выше своих коллег по андеграунду, поскольку осознал себя артистом, который должен играть на стадионах, а не в подвалах. Я на него не воздействовал, не призывал писать коммерческую, танцевальную музыку. Он сам к этому пришел, чувствуя конъюнктуру.