Наше время такое...

Если бы существование финивщиков диктовалось спросом, то все прошлые мастера, вставшие из гроба, не удовлетворили бы его наскоро. Слов нет, далеко не каждый любитель изящного потянулся бы к бесценной эмали, вышедшей из-под рук какого-нибудь нашего Бенвенуто Челлини, зато многие вещи все же оказались бы доступными многим. Мне кажется утрата мастеров происходила не столько от недостатка спроса, хотя в свое время было и это, сколько от внушенного пренебрежения к художеству быта, как проявлению буржуазности. Если в мире высокого искусства и литературы нам удалось такой взгляд давно преодолеть, то в сфере личных потребностей человека в красоте он местами продолжает господствовать до сих пор. Некоторые горе-революционеры все еще не понимают, что в годы революции мы свергали не красоту, а тех, кто за счет народа владел ею.

В том же городском музее Великого Устюга мне повстречались железные шкатулки разных размеров, покрытые художественной изморозью, подобно той, что мы видим на стеклах в зимнюю пору. Когда-то в них хранили ценные бумаги, кассиры перевозили деньги, и вообще, они были удобны во многих бытовых ситуациях. Стоящая на виду, она кроме целевой задачи могла быть украшением комнаты, кабинета. При виде морозных разводов на шкатулке в моей памяти всплыли стихи моего однофамильца Ю. Федорова, запавшие в память когда-то в Иркутске:

Ах, зачем как листья камыша
На окне мороз цветы выводит!..

— А такие теперь делают? — спросил я, впадая в лирическое настроение.

— Тоже нет... Но один мастер этого дела у нас в городе еще сохранился, хотя занимается он какими-то другими делами.

Тогда я решил разыскать этого уцелевшего мастера, расспросить его, что он думает о судьбе своего любимого ремесла. Мое воображение уже рисовало мне человека, похожего на леоновского слесаря и жестянщика с Благуши — Пчхова, одинокого, уязвленного отверженностью своего редкого мастерства. Поиски привели меня на окраину города, к домику с крылечком на улицу. Не успел я решиться постучать в дверь, как на крыльцо вышла полная, добродушная женщина. На мой вопрос о мастере она ответила со вздохом сожаления:

— Жил... Долго жил у меня... А весной, когда земля запарилась, куда-то уехал, морозная душа...

— Насовсем, что ли?

— Видать, насовсем.

— Что, работу нашел по специальности?

— Не-е, кому его специальность!.. Он ведь мороз наводил...

— А куда уехал-то?

— Видать, в деревню подался...

Тогда я подумал, что прав Экклезиаст: от больших знаний — больше печали. Познавая, всегда уже что-то утрачиваешь. До знакомства с красотой великоустюжских мастеров, до радости от нее у меня не было потерь, а вот познакомился, испытал радость, почувствовал ее великую меру и ее неполноту. Это как в любви: полюбил — наложил на себя множество обязательств, и все они — по охране твоей любви. От любимого, редчайшего дела навсегда ушел последний мастер — «морозная душа», тратившая много тепла, чтобы «наводить мороз». И никто кроме его доброй хозяйки да меня не заметил этого ухода. А знали о нем в том большом московском институте, который занимается изучением и руководством всякими такими художествами? Неужели же он, этот институт, не мог приспособить дивное мастерство к новым условиям нашей жизни? Что ж, может быть и появится еще одна диссертация!..

С тех пор прошло много лет, а я все помню город на Сухоне, его самоотверженных умельцев и при всяком случае стараюсь познакомиться с новыми. Недавно мне довелось побывать в Дагестане, в его высокогорном ауле Кубачи, где испокон веков живут и работают знаменитые на весь мир чеканщики. Об этом ауле я знал давно понаслышке, а несколько лет назад познакомился с выходцем из него, талантливым рассказчиком Ахмедханом Абу-Бакаром. Только побывав в Кубачах, я понял, что стиль его коротких рассказов целиком вышел из лаконичного стиля кубачинской чеканки, где каждый завиток сопряжен с другими завитками причудливой арабески.

Из Махачкалы мы ехали туда на машинах, взбираясь все выше и выше в горы, более трех часов — пересекли множество долин, в том числе и ту, которая снилась Лермонтову. Уже на большой высоте нам показали на одну из гор — там! Гора казалась близкою, но ехали мы к ней, а потом взбирались на нее еще долго.

Видимо, все художники любят высоту, с которой шире открывается красота мира. Почти с двухкилометровой высоты далеко просматривались горы, и в их холодноватой прозрачности не было видно никакого жилья, хотя Абу-Бакар и сказал, что где-то по соседству находится аул мастеров по железу и стали. Великий художник выбрал это место. Отсутствие других поселений в поле зрения мастера склоняло его к сосредоточенности. К тому же, горы вокруг, к моему удивлению, оказались слишком суровыми, почти без заметной растительности на склонах. И в этом тоже проявилась мудрость первого мастера, как бы сказавшего своим выбором: «Ничто не должно вас отвлекать в вашей безграничной фантазии. На этом суровом фоне вы можете увидеть все, что родит ваше воображение. Создавайте красоту сами!»