В свете только что сказанного, на мой взгляд, очень поучителен факт из отношений символистов к Некрасову. Отвергая гражданские мотивы, они хотели обойти автора поэмы «Кому на Руси жить хорошо», оставить его в стороне с тем, чтобы столбовая дорога русской поэзии шла к ним от Пушкина и Лермонтова не через него, а через Фета, Тютчева и даже Полонского. Социальная четкость поэзии Некрасова мешала символистам замешивать в своих стихах слишком густой туман. Наиболее чуткий из них Блок первым обнаружил дисгармонию исторических связей, когда из них было изъято самое демократическое звено. В канун первой русской революции он смело обращается к некрасовским темам и, что характерно, в стихах этого времени у него впервые появляется Россия, как тема и судьба.
С годами некрасовская линия в творчестве певца «Прекрасной Дамы» только крепла и породила такой высококачественный сплав, как стихотворение «На железной дороге» («Под насыпью во рву некошеном...»). Некрасову же он во многом обязан и лучшими стихами о России и революции. Вслед за Блоком к тому же народному источнику обращается и другой крупный символист Андрей Белый. В результате на свет появилась наиболее талантливая книга этого поэта «Пепел». Так в русской поэзии еще раз восторжествовал закон преемственности, как продолжение и развитие демократических и революционных традиций. После Блока почти все крупные поэты, особенно в наше время, испытали, да и не могли не испытать на себе доброго влияния Некрасова. Если вы внимательно прислушаетесь к стихам «Анны Снегиной», то легко уловите в них разговорную интонацию некрасовских стихов.
В данном случае интонационная родственность естественна, ибо она произошла не из подражательности одного поэта другому — их породнила русская деревня, о которой так много писал Некрасов и судьбу которой по-новому решала революция. На крутых поворотах истории особенно важны исторические связи. Они лишь подтверждают закономерности.
Когда мы говорим, что поэзия Некрасова и сегодня с нами, что она помогает нам жить и совершенствоваться, в этом не только признание его особой творческой личности, как мы это делаем по отношению к другим великим поэтам. С Некрасовым, поэтом действительно высоких гражданских и нравственных идеалов, связан еще один из самых коренных и больных вопросов русской истории — крестьянский вопрос. Никто из русских поэтов с такой мучительной последовательностью не занимался им. Поставленный в литературе Радищевым, на протяжении всей нашей истории он уже не сходил с повестки дня. Некрасов отлично понимал всю его сложность.
Эти строчки оказались пророческими. Через пять лет состоялась долго ожидавшаяся реформа 1861 года, о которой разочарованный не менее самих крестьян Некрасов скажет крылатыми стихами:
После первой русской революции 1905 года крестьянский вопрос по-своему пытался решить Столыпин, но только ускорил классовый водораздел в русском крестьянстве. И до нас эта проблема дошла во всей своей сложности. После ленинского декрета о земле крестьянский вопрос часто оборачивался по-новому и призывал к жизни оригинальных поэтов. Сергей Есенин, как социальное явление, порожден им. Годы утверждения Советской власти в деревне дали нам Михаила Исаковского, а годы коллективизации — годы коренной перестройки деревенской жизни призвали Александра Твардовското.
В этой крестьянской, а по существу некрасовской линии, обнаруживается разрыв, сказавшийся на нашей поэзии. От Есенина до «Проводов в соломе» в ней не было на эту тему ничего заметного. Не случайно Горький, пристально следивший за развитием нашей литературы, обратил на книгу молодого тогда поэта свое внимание. Надо вспомнить, какое это было время. Все литературные школы еще недавно активно свергали классиков, в том числе и Некрасова, хотя после революции его-то и надо было принять на вооружение в первую очередь. Кроме того, среди крупных поэтов не оказалось ни одного, кто бы знал, любил и мучился судьбами деревни. В поэзии возобладало, если так можно выразиться, «артистическое направление», то есть сугубо интеллигентское, с общечеловеческими темами и «революционными» прожектами. Существовало два исключения — Василий Казин с его рабочей темой, голос которого, однако, не задавал общего тона, и Владимир Маяковский, к тому времени уже признавший классиков.