Нашей юности полет

Но во всем этом кошмаре сталинизма, — продолжал Аппаратчик, наиболее интересно другое. Гуманист, возможно, был гением в своем деле. Но дело его было все же второстепенное. Главное дело делали не гении, а посредственности. И в этом его непреходящий ужас. Я имею в виду иррациональный и ритуальный характер сталинских репрессий и процессов.

— Если так, — сказал я, — то почему бы приведению приговора в исполнение тоже не стать ритуальным жертвоприношением, а палачу — жрецом, исполняющим ритуал? Но какому богу приносились жертвы?

— Никакому, — сказал он. — Бога не было и нет. Здесь смысл и цель жертвоприношения в самом жертвоприношении. Вдумайся в этот феномен! Тут есть от чего свихнуться!

Суд истории

Не только жертвы, смертны палачи.
Могу сказать, наш опыт  подытожа:
Жизнь палачей не только калачи,
И тумаки им  достаются тоже.
Проблему тщетно ставить тут ребром.
Над прошлым суд занятие пустое.
Не надо помнить палачей добром.
И злом их тоже поминать не стоит.
Страшнее нету на Земле суда:
Забытые, пусть в вечность удалятся.
А мы, живые, будем, как всегда,
На палачей и жертвы разделяться.

Проблема

Человек умирал. Он прожил не очень долгую по нашим временам жизнь, но и не очень короткую — среднестатистическую. И прожил он ее средне. Многие другие прожили лучше. Но таких, кто прожил еще хуже, было не меньше. Человек знал, что жить ему осталось от силы день, а скорее всего несколько часов, хотя врач говорил ему, что операция прошла успешно и он проживет еще сто лет. Человек не верил врачу, ибо он знал жизнь. И сколько таких, кому врачи обещали жить еще сто лет, умерло на его глазах! Человек не боялся смерти, он знал, что она неотвратима, и готовился к ней. Он даже ощущал некоторое удовольствие от возвышенности и торжественности предстоящего события, даже немного гордился этим. Он когда-то читал, что такое состояние иногда бывает у осужденных на казнь и что это состояние есть лишь защитная реакция от ужаса смерти, который на самом деле овладевает каждым человеком, обреченным на смерть. Пусть защитная реакция, пусть самообман, только не ужас! Он вспомнил, как в самом начале войны их, совсем безоружных, методично убивали немцы, как в нем все стыло, цепенело, леденело, каменело (сколько есть слов для этого состояния!) в ожидании этого мига смерти. Ему повезло, он уцелел. Потом много месяцев спустя ему вновь представился случай умереть. Вернее, таких случаев было много, но они были обычными, и всегда оставался шанс выжить. На этот раз всем было очевидно, что он с группой солдат оставался на верную смерть. Но на этот раз он уже не испытывал страха смерти, он испытывал то самое чувство важности происходящего и гордости за то, что он исчезает, а другие остаются. Он уже познал, что вид человека, обреченного на смерть, вызывает уважение у живущих. Ему и на этот раз повезло — он уцелел. И был даже немного разочарован, что уцелел. Пережитое перестало быть опасным, и стало казаться, что никакой опасности не было. Так думали потом и другие. Обидно, но что поделаешь. Так уж устроен человек. Вот выживи он сейчас, и все испытают некоторое разочарование, болезнь и операция покажутся всем сущим пустяком. И даже самые близкие скажут, что он напрасно боялся, — они уверены в том, что он боится. Вернее, если бы он выжил, они были бы в этом уверены. Только смерть смывает человеческую пошлость, ибо вслед за мигом торжественности она несет забвение и безразличие.

Человек умирал. Он хотел обдумать последние, самые важные мысли, хотел сосредоточиться на приближающемся мгновении смерти. Но ему мешал сосед по палате. Соседу осталось жить тоже немного. Человек это знал точно. Но Сосед был молод, не верил в свою смерть, не хотел умирать, боялся смерти. И потому он храбрился, болтал без умолку, острил, сыпал мрачными анекдотами. Человеку хотелось, чтобы Сосед умолк. Но он понимал его состояние, ему было жаль его, и он делал вид, что слушает его.

— Вот еще мощная хохма, — не унимался Сосед. — Врач спрашивает у родственников, не потел ли покойный перед смертью. «Потел», — ответили родственники. «Это хорошо», — сказал врач. Сосед хохочет (если это хохот), Человек усмехается: он как раз основательно потеет.

После ужина Сосед успокоился (врач раз пять повторил ему, что он еще сто лет проживет) и уснул. Человек не спал, он не хотел последние минуты жизни тратить на сон. И явился к нему Некто — тот, кого он отверг как атеист, но кого звал на помощь в трудные минуты жизни. Человек не захотел даже произнести про себя имя пришельца: он не из тех, кто отказывается от своих убеждений. Он отнесся к появлению Некто спокойно, как к приходу дежурного врача или медсестры.