Нашествие

— Если у вас дело до старика Болконского, сами езжайте к нему в Лысые Горы.

«И бог вам в помощь», — мысленно добавил.

Облаков беззаботно скрёб ложечкой по хрустальным стенкам, когда Бурмин подвёл к нему жену.

Губернатор показал ей свои фарфоровые зубы:

— Надеюсь, вы после Петербурга не презираете наше провинциальное веселье.

— Как можно! Когда веселье такое радушное.

— Вот и господин Бурмин сегодня с вами согласится.

— Чудесный бал, но, боюсь, мне пора. Был очень рад.

Бурмин чувствовал, что время вытекало, как кровь из раны. Запахи одуряли. Голоса визгливо взвивались, как ракеты фейерверка.

— Уже? — удивился губернатор. — Ну нет, голубчик. — Продел свою руку под его: — Не отпустим.

Подмигнул Мари:

— Наши дамы мне не простят.

Та поспешно отошла.

— Прошу прощения, — настойчиво повторил Бурмин, — мне пора.

— Нет-нет, голубчик! — ласково повис губернатор. — Танцуйте, пока молоды. А после ужина, может, отпустим.

— Мне очень жаль. — Бурмин высвободился из гостеприимной длани. По телу пробегал озноб. Тело стало будто не по мерке: жало в подмышках, давило в шее.

Губернатор с весёлой миной глянул на него — и посерьёзнел:

— Вам нездоровится?

Бурмин покачнулся. Пальцы вцепились в руку старика. Щуплую, птичью. Вероятно, сделал ему больно, оттолкнул:

— Прошу прощения, — и ринулся туда, где над головами танцующих покачивалась, как корабль в шторм, дверь.

«Накидался», — добродушно порадовался вслед его шаткому ходу губернатор. Бал явно удался.

Мари сняла с локтя мужа свою шаль:

— Как мороженое?

Облаков хотел ответить: «Земляничное». Но взгляд его приковал быстро скользивший между гостями господин. Курс он держал на губернатора:

— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство!

Осадил на скаку:

— Беда, ваше сиятельство.

Облаков завис с ложечкой в воздухе. Одно пришло ему на ум: Бонапарт, война. Губернатор метнул на него взгляд, потом на господина. Тот залопотал:

— Молодые люди. Ваше сиятельство. Опять. Там… В бильярдной. Э-э-э-э… Шалят.

Лысина в седом венчике стала красной. У Облакова отлегло, он отставил холодную вазочку. Губернатор стал раскачиваться с пятки на носок. Из красного стал багровым. В его возрасте это было небезопасно. Засопел.

— Те же самые? — выпустил с трудом.

— Кто и всегда. В бильярдной. Ваше сиятельство. Шишкин, Савельев, Болотин, Ивин. Несвицкий коноводит.

— Ивин? — нервно переспросила Мари. — Мой Алёша?

Бурмин был на другом конце шумной, звенящей залы, но вздрогнул и обернулся, точно Мари сказала ему в самое ухо.

Нашёл её взглядом. Лицо Мари было невозмутимо и спокойно: лицо светской дамы, которую ничто не застанет врасплох. Но теперь, когда он снова обрёл способность на нем читать, он увидел, как оно помертвело. Он видел, что Облаков приподнял и опустил эполеты:

— Лоботрясы, — покачал головой и обратился к губернатору: — У вас замечательное мороженое. Земляника — собственных теплиц?

Бурмин нахмурился, толкнул дверь. Спросил бравого лакея:

— Где бильярдная?

Рука в белой перчатке указала.

Кии валялись на полу, на столах. Игра давно закончилась.

— Пей, Митька, пей! — Мишель шагнул к нему, задрал дно бутылки, вино полилось Шишкину по шее, по груди. Он закашлялся в кулак, согнулся пополам. Мишель весело отрезал:

— Слабак!

— Сейчас… я сейчас… — просипел Шишкин.

— Дайте я! — крикнул Алёша Ивин. Взобрался на бильярдный стол.

Мишель ухмыльнулся, сунул ему пузатую тяжёлую бутылку.

— Господа! — крикнул Алёша, глянув на этикетку. — Шампанское!

Стукнула пробка. Зашипела струя. Алёша хватал её ртом. Но только весь забрызгался.

Ротмистр Савельев заряжал пистолет, поглядывая то на одного, то на другого.

Пнув по пути бильярдный шар, Мишель подошёл к большой вазе. Все плоды губернаторских теплиц были представлены в ней, как в роге Флоры. Мишель выбрал и вытащил яблоко. Кинул Алёше. Тот неловко поймал.

— Готов? — подмигнул Мишель Шишкину.

Алёша встал на стол, хватаясь рукой за воздух. Приладил яблоко себе на темя. Он покачивался. Глаза были весёлые и мутные. На рдеющем лице плавала бессмысленная улыбка. Савельев подал Шишкину пистолет. Тот повис в его вялой руке. Шишкин опасливо и пьяно таращился, как будто не вполне соображая, что это такое он держит.

— Ну ты что? Слабак? — подзуживал Мишель. Выпил он не меньше остальных. Но держался прямо. Движения его были точными и быстрыми. А взгляд — ясным.

«Талант», — с уважением подумал ротмистр Савельев, для которого контуры мира уже начали смягчаться, плыть.

— Я… Н-н-не знаю… — Шишкин взвесил в руке пистолет. — Это… как-то… того.

— Ну? Слабак? — прицепился Мишель. — Отвечай! Тряпка? Баба?

— Решай. Пока он со стола не кувыркнулся. — Савельев добродушно-пьяно указал на шатавшегося Алёшу, который всё сжимал ладонями яблоко, а оно всё норовило скатиться с головы:

— Ну…

— Ну-у не зна-аю, — прогудел Шишкин, таращась на пистолет в своей руке. Точно не понимая, что это.

— А, да что с него взять! — Алёша Ивин спрыгнул со стола, чуть не приложившись лицом. — Книжный червяк.

Опрокинул в себя остаток вина. Отшвырнул бутыль в тропические губернаторские заросли — только листья с шорохом качнулись. Хапнул из вялых рук Шишкина пистолет:

— Митька, полезай.

— Я?