Нашествие 1812

«Издавна сильный и храбрый народ российский любил со всеми окрестными народами пребывать в мире и тишине, соблюдая свой и других покой; но когда бурное дыхание восстающей на него вражды понуждало его поднять меч свой на защиту Веры и Отечества, тогда не было времен, в которые бы рвение и усердие верных сынов России во всех чинах и званиях не оказалось во всей своей силе и славе, – читал Александр через день листы, исписанные старческой рукой. – Ныне настоит необходимая надобность увеличить число войск наших новыми запасными войсками. Крепкие о Господе воинские силы наши уже ополчены и устроены к обороне Царства. Мужество и храбрость их всему свету известны. Надежда престола и державы твердо на них лежит. Но жаркий дух их и любовь к Нам и к Отечеству да не встретят превосходного против себя числа сил неприятельских!..» Ну что ж… Пусть впишут на последней странице правила рекрутского набора. Император подмахнул Манифест и отдал секретарю для передачи в Сенат.

Апрель

Получив приказ выехать в Вильну, флигель-адъютант Серж Волконский собрался с быстротой и легкостью ветерана. Будь он молодым подпоручиком, только что выпущенным из Кадетского корпуса, он, к радости купцов и мастеровых, заказывал бы себе сейчас вьючные седла, чтобы увезти с собой всё, что надавала бы ему maman: походную кровать, стол и стул, набор посуды, сундук со сменной одеждой… Но Серж уже давно штабс-ротмистр, боевой офицер и кавалер, он предпочитает седлу казачий вьюк, не набивающий лошади спину, мягкий чемодан для платья, маленький чайный погребец вместо походного сервиза, добрую верную бурку, защищавшую его и от холода, и даже от пули, теплые сапоги и башлык. Что еще? Ах да: подушку с казачьего седла, флягу для водки, пару кастрюль… хотя можно обойтись и котелком: он будет сыт солдатской кашей.

…Прапорщик Пестель нагонял свой полк, выступивший в поход пешком еще месяц назад, когда он валялся в постели с жестоким бронхитом. За это время Великая армия перебралась через Одер, ее авангард двигался к Кёнигсбергу. Государь выехал в Вильну, чтобы принять командование армией, а Пестель покинул Петербург спустя три дня после него. Сборы сопровождались всеобщими хлопотами, суетой и суматохой, но уже в Луге Павла догнало письмо от маменьки, отправленное с оказией, в котором она сокрушалась о том, что он забыл дома чайную ложку и пять рублей. Писанные по-французски письма от родителей были полны немецкой сентиментальности и назидательности, благословений и советов. Папенька переживал, что сын уехал в колесной кибитке, а не в санях, как император; из Пскова Павел написал домой, что все крестьяне путешествуют на колесах, несмотря на глубокий снег, о нём не нужно беспокоиться, он совершенно здоров, к тому же за шестьдесят верст сэкономил двадцать пять рублей. В семье сибирского губернатора, не бравшего взяток, привыкли считать каждую копейку, утешая себя немецкой пословицей: Wenn die Not am größten, ist Gottes Hilfe am nächsten[6]. Зато Иван Борисович верил в полезные связи и засыпал сына рекомендациями о том, кому и как ему следует представиться по прибытии в главную квартиру: «Чем больше молодой человек, который выходит в свет, имеет видных знакомств, тем лучшее о нём составляется мнение».