Нашествие

– Поначалу совсем туго было. Премудрость эта иудейская, язык трудный, книги. Глаза ломало, а уж свечей сколько сжёг! Измучился, пока гиюр принял. Да куда деваться? Юде обещал, что в еврейство перейду, женюсь на Хасе по всем правилам. А обещание, данное умирающему, сам понимаешь – крепче булата. Хочешь не хочешь – исполняй. А хозяйство? Непростое это дело, оказывается. То рыбаки цены задерут, то жук ячмень попортит, то венецианцы с генуэзцами подерутся, таверну разгромят. Ну, с этими я живо справился: разок не вытерпел, достал из сундука, из-под Хасиного приданого, сабельку да оттянулся всласть. Намахался – как в прежние времена. С тех пор запомнили: у меня не забалуешь. Разбойники зауважали. Добычу подвозили, отдавали задарма. Вот они меня и… Эх. Как-то раз чувствую – всё. Кончился боец Хорь, а иудей Хаим так и не начался.

Бывший бродник вздохнул. Перекинул ногу через седло, сел боком, чтобы видеть лицо побратима.

– И что случилось потом, мон ами? – поинтересовался тамплиер.

– Да соблазнили меня «синие платки», пираты наши. Как-то ночью сбежал. С Хасей даже не попрощался. Как вор, понимаешь, тихонько, через собственный забор.

Хаим-Хорь неловко улыбнулся. Замолчал.

– Не томи, брат. Что же было дальше?

– Дальше… Да загулял я с разбойничками. До Трапезунда дошли, пожгли там деревеньки в округе. С черкесами задрались, потом помирились. А уж торговцев этих переловили да пограбили без счёта. Всё, как в угаре: пьянки да девки. А потом нарвались мы на засаду, подловили нас дромоны императора Комнина. Знаешь, что такое «греческий огонь»?

– Наслышан.

– Не знаешь ты ни хрена, франк, – Хоря передёрнуло, – страшное дело. Галера пылает, товарищи твои горят. Заживо! Орут. Гребцы-рабы рвутся, пытаются цепи оторвать. До сих пор крики эти в моих ушах. И запах. Вонь горелого мяса. Кто за борт вывалится – всё. Потому что море тоже горит.

Хорь помолчал, вспоминая.

– Словом, от нашей флотилии осталось два корабля. Ушли мы. Что от ребят обгоревших осталось – в мешки собрали да за борт. А меня решили капитаном избрать – мол, хоть в морском деле не смыслю ни черта, зато лихой да везучий – ни царапины, ни ожога. Я возгордился, конечно. А ночью понял, почему везучий. Знаешь, волны в борт плещут, звёзды огромные в них отражаются. Будто не по воде – по небу плывём. Я вроде задремал и увидел: Хася за меня молится. Каждую ночь. Не проклинает дурака – у смерти отсрочки просит, чтобы не забирала. Я, конечно, до рассвета не уснул. Утром сказал: спасибо, господа разбойники, за честь и доверие, но надо мне возвращаться. Знаешь, что удивительно: по башке не надавали, не обиделись. Видимо, у меня всё на роже было написано. Поняли. Подкинули до Кафы, где я коня купил – и всю ночь скакал. Загнал жеребца, жалко. В дом ввалился – а там Хасенька меня встречает: первенца баюкает, а живот уже на нос лезет, скоро второго рожать. Четыре года с той ночи прошло, а ведь ни разу не вспомнила, не попрекнула. Вот в Солдайе на каждом углу судачат, какой Хаим зажиточный, монеты мешками в подполе хранит. А моё богатство – она, жёнушка моя. Пять пудов чистого золота.

– И как же ты решился ехать со мной, брат Хаим?

– Ну, четыре года беспорочных. Пора уж и отвлечься на пару месяцев. Хася сказала: мол, за таким солидным господином отпустит меня со спокойным сердцем. Пока, мол, благородный Анри с вами, то я за вас, шлемазлов, не волнуюсь. Даже если вы там вместе с Димкой задумаете что-нибудь учудить – тамплиер вам спуску не даст, схватит за штаны в нужный момент. Вот такая у меня жёнушка! Чужому крестоносцу верит больше, чем родимому супругу. Говорю же – не Хася, а яхонт драгоценный.

Хорь рассмеялся.

– Слышь, Анрюха. Бросай ты своё лыцарство, обеты эти дурацкие, да айда на волю. Деваху тебе подберём послаще. У Хаси есть сестрёнка младшая – резвая да глазастая, что твоя кефаль. Обрезание тебе соорудим. Я протекцию у нашего рабби обеспечу: сделает в лучшем виде, с фестончиками. Он крестоносцев лю-ю-юбит, ха-ха-ха.

Де ля Тур смотрел, как Хорь веселится, едва не падая с коня. Поджав губы, заметил:

– Лишь то, что вы являетесь моим кровным побратимом и многодетным отцом семейства, спасает вас от вызова на поединок. Предложить мне, командору ордена рыцарей Христа, обратиться в иудейскую веру – это верх невежества и оскорбление не только меня, но и всего моего рода, известного своим благородством и верностью римской церкви со времён Пипина Короткого!

Хорь вывалился из седла, рухнул в дорожную пыль. Едва смог сказать между приступами хохота:

– Пипин… мы тебе… укорачивать не будем, так и быть.

Анри не выдержал – тоже засмеялся:

– Не могу я на тебя долго злиться, брат. Соскучился.

– А уж я как! Шесть лет – это долго, Анрюха. Давай-ка прибавим ходу, а то отстали.

Перешли с шага на широкую рысь. Впереди показался хвост маленького каравана: три вьючные лошади да спутники Анри, двое тамплиеров. Когда поднялись на холм, командор велел остановиться. Достал из седельной сумы карту, сверился с местностью. Что-то бормоча под нос, начал оглядываться.

Хорь, любуясь видом, сказал: