Нашествие

— В том-то и дело, что всем нам она поначалу казалась небольшой. До тех пор, пока не удалось показать — мне что переход от альфа — к бета-форме треона в трёхмерном пространстве невозможен без разрыва этих вот связей, — он выделил несколько связей ярко-красным мерцающим цветом. — Что лишает смысла все наши попытки, потому что молекула при такой операции попросту расползается. Надо всё начинать сначала, а времени уже нет.

Это было действительно новостью, об этом я совершенно точно узнал впервые. А значит, маловероятно, чтобы об этом догадывался хоть кто-то вне Кабенга.

— И насколько достоверен ваш вывод?

— Сто процентов. Проснётся старик — спросите у него. Или можете сами просмотреть расчёты.

— Думаю, это лишено смысла.

Он понимающе усмехнулся.

— И давно вы это установили?

— Сложный вопрос. Зависит от того, что понимать под моментом истины.

— А вы скажите так, как вы понимаете.

С полминуты он молчал, опустив глаза и поигрывая пальцами по сенсорной панели проектора. Молекула над столом переливалась всеми цветами радуги, деформировалась, постепенно вырастая, раздуваясь, как мыльный пузырь, пока не закрыла от меня лицо Рубаи. А потом вдруг исчезла, будто лопнула. Мне даже показалось, что я слышал хлопок.

— Если честно, то мне лично всё было ясно ещё полгода назад, — сказал Рубаи, подняв голову, Но я тогда ещё ничего не мог доказать. Чувствовал ведь, понимаете, чувствовал, а доказать не мог. Я говорил — с Ваентом, с Панкертом, с ребятами, но убедить никого не смог. Понимаете, это очень скверно, когда уверен в своей правоте, а убедить никого не можешь, — я вдруг заметил, что он нервничает, сильно нервничает. У него даже руки дрожали. — Я послал тогда сообщение в «Экзохимический вестник», но они даже не подтвердили получения. И до сих пор, кстати, подтверждение не пришло, хотя я уже дважды делал запрос. Думал тогда, может проблема заинтересует кого из топохимиков, они же на таких делах собаку съели. Проблема-то ведь крайне интересная, даже если отбросить её прикладную важность. И тут вдруг месяца полтора назад, сразу же после той истории с Панкертом, меня осенило.

— А кстати, — спросил я. — Что вы думаете об этой истории?

Он задумчиво посмотрел на меня. Потом сказал:

— Если бы вы спросили, что я о ней знаю, я бы вам совершенно честно ответил: ничего. А что я о ней думаю — это вопрос из несколько иной области. Лично я думаю, что Пана попросту съели.

— Интересно. И кто же его съел?

— Знаете, лично для меня это загадка. За что его съели — я ещё могу понять. А кто — увольте, — он, видимо, ждал от меня какого-то ещё вопроса или реплики, но я сидел и молча смотрел на него. О чём тут спрашивать? Мне как-то с каждой минутой история эта нравилась всё меньше. Хотя и без того задание было достаточно мерзким, но теперь оно приобретало совсем уже неприятные черты. Не дождавшись моего вопроса, Рубаи продолжил: — Понимаете, Пан всё время совался не в своё дело. Есть у него в характере, знаете, черта такая — лезть не в своё дело.

— Ну и в какое же дело он залез?

— Откуда мне знать? Он передо мной не отчитывался. Но тут фактически каждый, у кого хоть что-то было не в порядке, так или иначе сталкивался с Паном. Не идёт по расписанию транспорт на третью биостанцию — гром и молния, транспортников на рею! Ушла пара наших приборов на Галлау — всех, кто был в радиусе светового года от места преступления и не воспрепятствовал оному — к ответу! Ну и прочее в том же духе.

Что ж, это вполне соответствовало тому образу Панкерта, который уже сложился у меня в голове. Но мало что объясняло.

— Знаете, Рубаи, — сказал я. — Если честно, то, что вы говорите, звучит как-то неубедительно. И странно. Что это за разговор такой — съели? Неизвестно кто, неизвестно за что, неизвестно как.

— Как — известно.

Я молча посмотрел на него, и он кивнул:

— Да-да, известно. Это же элементарно — если кого-то надо съесть, способ всегда найдётся. Зацепка есть у всякого. У Панкерта было что-то не в порядке с допуском, а у нас, вы знаете, режим. Вот и получилось, внезапно, что работать ему стало невозможно. Смешно сказать, последние полгода ему только и оставалось, что биофиксаторы для третьей биостанции модифицировать. Вот он и не выдержал, поругался тут кое с кем, говорят, напоследок и на Землю. Даже попрощаться не зашёл и вещи свои оставил, записки. Я тут что мог, собрал, отправил с оказией, да не знаю, дошло ли, — он на некоторое время замолчал, и взгляд его показался мне странным. Так, будто он ждал от меня каких-то слов — но что я мог сказать ему? Не говорить же о том, что я прибыл на Кабенг из-за доклада Панкерта. — В общем, неприятная история, — продолжил он наконец, И самое неприятное в том, что каждый может в таком же точно положении оказаться — и не с кого спросить. Некому морду набить, в конце-то концов, — он говорил теперь злым, резким голосом. И лицо его стало злым и неприятным. — В конце концов, если покопаться, то каждого можно чем-то прижать.

— Интересно, а чем же можно прижать вас?

Он внимательно посмотрел на меня. Потом опустил глаза.