Нашествие

– Да он один, какой вред? Может, помощь привёл. Наш ведь витязь, Солнечный!

Скрипнула створка, приоткрылась на две ладони.

– Заходи.

* * *

Юрий Рязанский, морщась, баюкал пораненную в недавней битве на реке Воронеж руку. Спросил:

– Зачем пришёл? Думал, ты сгинул давно.

Ярилов молчал. Смотрел на уставшее лицо, красные от бессонницы глаза человека, который виновен в смерти Анастасии, пропаже Романа и Антона. Меч забрали гридни – стояли за спиной, пыхтели настороженно. Да это не препятствие.

Броситься, вгрызться зубами в ненавистное лицо. Рвать мясо. Бить, душить, ломать рёбра – хоть всей рязанской дружиной пусть кидаются. Не оттащат, пока не загрызу насмерть.

Юрий почувствовал. Отшатнулся:

– Но-но, тихо. Пикнуть не успеешь – прирежем. Чего хотел?

Дмитрий разжал кулаки. Произнёс:

– Слушай меня, подлец. Если сдашься – спасёшь себя и людей. Иначе – погубишь Рязань. Монголы уничтожают непокорные города, вырезают всех до последнего младенца.

Юрий усмехнулся:

– Что творится, а? Дмитрий Тимофеевич, лучший полководец Руси, победитель Субэдэя, предлагает на колени перед дикарями-безбожниками встать. И кому? Мне, ничтожному подлецу. И кто? Сам Солнечный Витязь, о котором до сих пор былинники сказки сочиняют. А теперь ты слушай меня: никогда. Никогда православный князь не покорится язычникам. Лучше мы все сдохнем здесь, погибнем в пламени домов своих, но зато не будем вечно гореть в геенне огненной. Так что придётся там тебе одному кости свои поганые греть, предатель.

Дмитрий рванулся – гридни повисли на плечах. Крикнул:

– Убийца! Подонок! Дерьмом собственным захлебнёшься, доберусь до тебя…

Рязанец побледнел. Тихо сказал:

– Да, я не святой. И корыстен, и властолюбив. И часть греха за смерть Анастасии – на мне, за что каялся, и епитимью себе выпросил у епископа, и церковь поставил Святой Великомученице Анастасии Узорешительнице. Да только это – разное: ради стола княжеского на подлость пойти или отечество своё предать, врага страшного в свой дом через чёрный ход притащить.

– Вы не продержитесь и сутки.

– Да знаю я, – тоскливо сказал Юрий, – всё знаю. Ни один на помощь не пришёл. Юрий Владимирский даже не ответил на просьбу. Надеется, что отсидится в сторонке, что монголы до него не доберутся. В Чернигов посольство отправил, лучшего боярина – Евпатия Львовича. Знаешь, что Михаил Черниговский ответил? «Где вы были, когда я на Калке с татарами бился? Вы мне тогда не помогли, так и я сейчас пальцем ради Рязани не шевельну». Понимаешь? Не осознаёт, что не моя судьба сейчас решается, не княжества моего – всей Руси судьба. Тоже думает, что до него ход не дойдёт. Дойдёт! Попомни моё слово: я умру сейчас, а он – потом, и тоже от руки татарской.

Дмитрий молчал. Гридни пыхтели, держа за руки.

– Отпустите его, – махнул рукой Юрий, – он себя уже так наказал, что никто лучше не накажет.

Дружинники отошли. Подали пояс с двумя мечами. Юрий сказал:

– Прощай, князь. И прости. Я уже понял: зло возвращается. Да поздно понял.

* * *

Весь день скрипели вороты монгольских самострелов; оглушительно хлопала тетива толщиной в руку, круша стены заострёнными брёвнами. Молчаливые силачи, вытирая обильный пот, сбросили тулупы на снег; туда же полетели мокрые насквозь рубахи. Голые по пояс, не замечая мороза, вновь хватались за деревянные рукояти, тянули; скрипело дерево, звенели от напряжения рога арбалета. Китаец осторожно взял круглый глиняный сосуд, наполненный секретным составом из нефти и серы, туго обтянутый несколькими слоями бечёвки, пропитанной смолой. Положил в желоб, поднёс факел: оплётка загорелась, задымила. Заорал:

– Давай!

Помощник ударил по спусковому рычагу: завизжала освобождённая тетива, заскользил по смазанному жиром желобу снаряд.

– Шшуух!

Полетело, кувыркаясь, дымящееся ядро. Звонко лопнуло, ударившись в деревянную стену башни; выплеснулась смесь, вспыхнула, вгрызаясь в брёвна. В башне забегали, начали лить воду; но нефтяное пламя не гасло – наоборот, ещё больше расползалось по стене.

– Шшуух!

Рядом взорвался огнём очередной снаряд. Высунулся из бойницы отрок с деревянной бадьёй; хлопнула тетива – парень повис вниз головой со стрелой в горле.

Огненные снаряды перелетали через стену; сначала пожары тушили, но скоро не стало ни воды, ни сил; очаги разгорались, увеличивались, соединялись, выбрасывая в небо жирный чад и снопы искр; и, в конце концов, весь город превратился в один огромный костёр.

Солнце покинуло небо, не в силах видеть этот ужас, вытолкнуло вместо себя луну; но никто и не заметил, что пришла зимняя ночь – было светло и жарко от пожаров, как летним днём.

Батый решил не ждать утра и дал команду на штурм.

Подгоняемый копьями, вперёд пошёл хашар из пленных, заполняя трупами многочисленные проломы в стенах; а следом в город ворвалась монгольская конница.

Рязань погибла.

* * *

Тысячник подбежал к Бату:

– Хан, нам не хватает людей! Багатуры валятся с ног. Пленных ведут и ведут, сабли уже затупились.

– Чего ты хочешь?

– Вели перераспределить урусов, пусть и другие тысячи поработают.

– Ладно.

Тысячник благодарно оскалился, побежал к своим.