Наши дети. Азбука семьи

– У меня ее нет. – Даша с вызовом взглянула на меня.

Я решила не реагировать так, как она ожидала: жалостью к «бедной сиротке». Не хотелось с первого дня стать объектом примитивных манипуляций. Понятно, что обувь в московском детском доме выдают по сезону. Финансирование гигантское. Другое дело, что зимние ботинки могли не нравиться Даше, и поэтому она отказывалась их носить.

– Так можно застудиться.

– Я никогда не болею, – я заметила, что Даша расстроилась, что первая попытка развести меня на обновку не удалась, – обо мне не беспокойся.

Мы еще немного помолчали, все с большим трудом пробираясь сквозь нарастающую бурю.

– А почему мы не на машине? – Даша капризно поджала губы. – Погода ужасная.

– Мне больше нравится на метро, – я старалась не реагировать на то, что реплика была брошена как претензия, – к тому же в такую метель стоять в пробке будем вечность.

– Зато в тепле! – парировала она.

– Если одеваться, как следует, холодно не будет.

– Ну да, – Даша презрительно сощурилась, – это когда есть, что надеть. А сиротская одежда – полный отстой!

– Куртка у тебя совсем не похожа на сиротскую, – от наивных попыток давить на жалость стало досадно: принимает пока еще за очередного спонсора, с которого нужно как можно больше «стрясти», – и вообще, я не заметила, чтобы ребята в детском доме были плохо одеты. Все такие разные, модные.

– Куртку мне папа подарил, – огрызнулась Даша.

– А-а, вот оно что, – участие отца в жизни дочери стало для меня открытием: не думала, что он общается с ребенком, которого отказался забрать в свою семью, – и давно вы в последний раз виделись?

– Не помню, – Даша сразу закрылась и опустила глаза, – он редко приходит. Может, раз в пару месяцев.

– О чем вы с ним говорите обычно?

– Ни о чем, – девочка отмахнулась, – спрашивает об учебе. Ругает за плохие оценки. Задолбал уже своими нотациями!

Даша, наконец, вышла из роли «бедной сиротки» и на мгновение стала самой собой. Не пыталась разжалобить меня, не манипулировала, просто с нескрываемой болью рассказывала о встречах с отцом. И именно этот ее рассказ вызывал самое глубокое сочувствие. Мне хотелось защитить ее от жестокости, от глухоты и слепоты взрослых, от душевной боли. Я не понимала, как мог человек, который собственными руками отдал ребенка в детдомовский ад, требовать от дочери успехов и достижений. Неужели он не понимал, что Даша попала в беду, потеряла в один момент все, что имела? Что ее боль, обида и тоска по матери мешали не только учиться, но и просто нормально жить. Господи! Как же мало взрослые знают о детях. Как мало хотят о них понимать!

– Ты ему говорила, что в детском доме трудно? Это не заботливая любящая семья, в которой можно быть спокойной и уверенной в завтрашнем дне. А значит, заниматься развитием и учебой.

– Он не слушает меня! – Даша злилась. – Думает, здесь лучший в мире санаторий. И детям просто зашибись – с утра до ночи концерты, развлечения, праздники. Он только и знает, что меня ругать.

– За что еще? – Я не верила своим ушам.

– За то, что я растолстела. За то, что плохо выгляжу. За то, что редко пишу письма матери. За то, что не жалею его – опять он остался без работы и ему не на что содержать семью. А я все что-то выпрашиваю: то куртку, то мобильный телефон…

Обида и злость Даши перекочевали ко мне. Я разозлилась на этого великовозрастного подростка, ее отца, который, вместо того, чтобы поддерживать дочь, помогать ей, перекладывает на ребенка свои проблемы.

– И он покупает? – Я изо всех сил старалась не выдать своих чувств.

– Нет, конечно, – Даша раздраженно мотнула головой, – только на день рождения и на Новый год делает подарки. А я заранее начинаю просить, чтобы не притащил какой-нибудь ерунды. Типа мячика или куклы.

– А ты, – я уже чувствовала ком в горле: помнила, как тяжело, когда самые близкие люди отказываются понимать твою боль, – ты хотела бы жить с ним, в его семье?

– Меня никто не спрашивал, – Даша зло сверкнула глазами, – какая разница, чего я там хочу? Он никогда не позовет.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что жизнь – боль!

Даша подняла на меня усталый взгляд – и детские губы растянулись в мертвой улыбке… Я еще ничего не сделала для Даши, не успела принять и защитить. А уже что-то требовала от нее: чтобы не манипулировала, не раскручивала на подарки. Хотя это был единственный способ, которым она умела общаться с близкими людьми, получать знаки внимания. Я должна была разделить с ребенком его судьбу. Принять часть ее на себя и помочь вынести ту страшную боль, которая раздирала изнутри эту маленькую большую девочку.