Наши дети. Исповедь о самых близких и беззащитных

Я люблю свою новую работу. Факт! Мне все это до сих пор очень интересно. Я с удовольствием езжу в инспекции. Но понятно, что осмотреть десяток учреждений в день уже тяжело, боишься что-то упустить. А важно все – и в том числе сберкнижка, на которой должны лежать эти «сиротские» деньги от государства. Оказалось, что у многих лежит только десять рублей, которые нужны, чтобы сберкнижку открыть. И все. Так до восемнадцати лет эти десять рублей и лежат – а больше ничего нет. В восемнадцать лет такой сирота из детдома выходит – кому он нужен? Вроде бы государство должно ему дать квартиру, вроде какие-то льготы ему положены при поступлении в вуз. А его в детдоме ничему не научили. Он мало того что никому не нужен и квартиру неизвестно когда дадут – хотя дадут, конечно, – он еще и ничего не умеет.

Кстати, о квартирах.

Я приехал в Вологду – там дали двести квартир выпускникам детдома. Стоит новенький дом. Мне говорят:

– Павел Алексеевич, вас там встречают.

Замечу, квартиры дали в ноябре, а я приехал в марте – то есть полгода прошло, зиму перезимовали. Подхожу, вижу – стоит парень, дылда, на две головы выше меня, в кожаной куртке.

– А-а, – тянет нагловато, – это вы Астахов, с инспекцией приехали?

– Да.

– А я вас жду. Значит так, вот список всех недоделок, все, что надо устранить. Давайте с них потребуем!

– Хорошо, – говорю, – давайте пойдем посмотрим квартиру.

Приходим в квартиру.

– В чем проблема?

– Вот, смотрите, видите – балкон, смотрите, как дует! Мы там ватой забили, заклеили…

В доме, между прочим, установлены пластиковые окна. И ватой забита щель между рамами и заклеена скотчем. Я не знаю, смеяться или плакать:

– Ребята, это новый дом! Вот я тоже живу в новом доме – так я каждый год вызываю мастера, который мне все это подтягивает. Потому что дом дает усадку, «гуляет». Понимаете? Если вы в этом ничего не соображаете, у вас должен быть какой-то старший, куратор, который вам подскажет. Что вы делаете? Вы же уродуете окно сами себе.

– Ну ладно, а вот смотрите, в ванной кафель, видите? Голый пол! Я встаю и примерзаю зимой, холодно.

– Ну знаешь, – отвечаю. – Положи коврик. Деревянный матик сбей. Сделай что-нибудь, чтобы ты не примерзал к этому полу.

– А вот здесь краска облупилась, отлетела…

И все требования – сплошь такая же мелочь, ерунда. Я говорю:

– Слушай, сейчас рабочий день. Вот я работаю, а ты что делаешь?

– А я могу не работать! Имею право!

Даю справку: сирота, вышедший из детского дома, сегодня в течение года получает пособие в размере средней зарплаты в регионе. На второй год – половину. А работу со средней по региону зарплатой в первый год после выпуска, не имея по большому счету никаких трудовых навыков, он вряд ли найдет. И на кой ляд ему работать? Кого мы растим, ребята?

Ко мне в Сыктывкаре подошел ректор университета и пожаловался:

– Павел Алексеевич, у меня девочка есть, сирота, третий год поступает на отлично.

– Не понял?

– Ну как, поступает, сдает все на отлично, плюс у нее льготы при зачислении. Стипендию я ей плачу. Она год не приходит. То есть поступила и год получает стипендию. Ни на лекции не ходит, ни экзамены не сдает. Я ее через год отчисляю. А она в следующий раз на вступительные приходит и опять сдает, опять поступает. Второй раз я ее отчислил. Она в этом году в третий раз пришла и поступила! Что мне делать с ней, я не знаю.

То есть ум у девчонки светлый и соображалка работает так, что ого-го, нам с вами только учиться и учиться. Это к вопросу о том, что эти ребята, многие, очень талантливы по природе, очень. Но иждивенчество – чрезвычайно серьезная, опасная проблема. И, к сожалению, большинство людей, выросших в детском доме, привыкают постоянно повторять: дай, дай, дай.

И я задумался вот о чем. О том, что это очень странно: за государственный счет, в государственном учреждении находятся дети, которые двадцать четыре часа под наблюдением, под опекой, ими заниматься должны – а из них растят в лучшем случае ненужных людей, ко всему прочему еще и иждивенцев. В детдоме ведь как: хочешь сахару – тебе выдадут, носки порвались – дали новые. Выпускник оттуда выходит и не знает, куда пойти купить хлеба, не знает, как заплатить за электроэнергию. Ничего не знает. В восемнадцать лет – полный иждивенец. Это, повторяю, в лучшем случае. А в худшем? Преступник или жертва.

* * *

С 1990-х годов ситуация в сфере защиты детства у нас, как свидетельствуют даже неискушенные люди, все время ухудшалась. Реально ухудшалась – помимо того, что было огромное количество детских домов. И я готов спорить с теми, кто начинает говорить, что, мол, это Астахов придумал детские дома закрывать, поэтому губернаторы подстраиваются, объединяют четыре детских дома в два и отчитываются о выполнении. Это не совсем так. Бывают случаи, но они единичные. Стандарт министерства образования – шестьдесят детей. Больше этого количества воспитанников в детском доме быть не может. А раньше по стандарту их было сто двадцать! Так о каком «укрупнении» мы говорим? Наоборот!