Наши годы

Мы ушли с веранды в сад, где шумели яблони, где по траве бегала мокрая овчарка Альда и гладиолусы смотрели белыми глазами. Ирочка словно читала мои нехитрые мысли.

— Первая женщина, первая сигарета, да? — спросила она.

— Насчет сигареты ты ошибаешься. И потом, я где-то читал эту фразу.

— А ты никогда не повторяешь то, что где-то читал?

— Повторяю, конечно. Куда денешься?

— Очаровательная непосредственность, — усмехнулась Ирочка. — Ты, верно, решил, что отныне я буду безропотно выслушивать всю твою галиматью?

— Мою галиматью? — растерялся я.

— Не мальчик пойдет завтра сдавать экзамены, но муж! — Ирочку по-прежнему разбирал неприятный мне нервический смех. — Ах, Петенька, как это скучно, когда все знаешь наперед! Ты, верно, думаешь, что будешь сочинять романы, что заметки это так, мелочи, да?

— Да! Но, ей-богу, не понимаю, чего здесь смешного?

— Не смотри на меня с таким укором. Я только с виду молодая да простенькая. Как же ты можешь меня любить? Ведь смотришь сейчас на меня и думаешь: ах, какая она старая, подлая, циничная!

— Старая — нет. Что старая, не думаю.

— Ты… индюк! — чуть не задохнулась Ирочка. — Разве можно быть таким самодовольным? Да что, собственно, изменилось?

— А ты не знаешь?

— Знаю, — поморщилась она, — только почему после этого надо становиться таким тупым, самоуверенным индюком?

— Индюком? Почему именно индюком?

— Только на секунду, на секунду я поверила…

— Во что?

— Так. Неважно. Видишь ли, Петенька, женщине самой природой предназначено видеть свет даже там, где его нет. Иначе бы род человеческий давно закончился. Она всегда летит как бабочка на свечу, хотя на самом деле никакой свечи нет.

— Может, это называется по-другому?

— Все правильно, — устало обняла меня Ирочка, — говоришь как мужчина. Только я уже видела таких мальчиков. Они тоже надеялись перевернуть мир, но ни у кого ничего не получилось. Я буду счастлива, если ошибусь насчет тебя.

— А сейчас, стало быть, свечи не видишь?

— Не вижу.

Я молчал. Мне могло показаться, что она сошла с ума, если бы я наверняка не знал, что она в полном рассудке.

— Ладно, — махнула рукой Ирочка, — не обращай внимания. Ты меня любишь?

— Да. А ты чего-то меня не очень.

— А почему ты тогда не спрашиваешь, кто у меня до тебя был? Ты же меня любишь!

— Да какое мне до них дело?

Мы по-прежнему сидели на скамейке обнявшись, любя и ненавидя друг друга. Я видел голубые глаза Ирочки, стриженые черные волосы и пухлые губы, словно кто-то только что ее обидел. И еще я чувствовал, что впервые за время нашего знакомства Ирочка не понимает меня, и это почему-то сообщало мне некое моральное превосходство, хотя не сказать чтобы я сам себя хорошо понимал. Комары стонали в ночи, жалили нас. Я притянул Ирочку к себе, погладил по голове, поцеловал в темя. Волосы ее пахли сеном.

— Ты что? Жалеешь меня? — Ирочка оттолкнула мои руки, вскинула голову.

Я молчал, но это было утвердительное молчание. Я подумал, она мне его не простит, но что было делать, если я ее действительно жалел?

Пришла пора прощаться, потому что светло стало в саду, заорали петухи, а это означало, что вот-вот возникнет на пороге Ирочкина мать — она уезжала на работу чуть свет. Ирочка спросила:

— Проводишь меня в Нальчик?

— Провожу, конечно, — торопливо ответил я, но не избавиться было от чувства, что что-то произошло и нет у меня ни воли, ни решимости это «что-то» переиначить.

Мы поцеловались и разошлись.

ВПЕРЕД

В половине девятого утра я был во Внукове. За ночь погода испортилась, низкие облака ворочались в небе, грозя дождем, но опыт старого путешественника подсказывал, что самые дальние рейсы, как правило, не задерживают. А рейс Москва — Амдерма — Хатанга — Анадырь был самым далеким. Дальше уж некуда. Покуда до Амдермы самолет долетит, погода сто раз переменится.

По громкой трансляции объявили регистрацию билетов и багажа. Потом зачем-то повторили это по-английски. Я сомневался, что хоть один иностранец летит в Анадырь, но неожиданно около стойки зашевелились и заговорили люди в пушистых шапках, в красных куртках, в невиданных еще у нас надутых сапогах. «Интурист» почему-то не принимал в них участия.

— Кто такие? — солидно и строго поинтересовался я у парня, видимо сопровождающего, который озабоченно крутился поблизости.

— Канадские зоологи, — автоматически ответил он. — Летят на мыс Шмидта встречать овцебыков.

— А где овцебыки?

— Летят навстречу из Фэрбенкса. А вы, простите, кто?

— Человек.

Это объяснение парня не удовлетворило. Он смотрел на меня недружелюбно, хотя, судя по всему, тайны в сообщаемой им информации не заключалось.

Занятный материалец тепло дышал под рукой, сопел, как овцебык, но браться за него не хотелось хотя бы потому, что у парня насчет меня не было никаких инструкций и вряд ли бы он поощрил мое знакомство с канадцами.

— И что дальше будет с овцебыками? — спросил все же по инерции.

— Полетят на остров Врангеля. А вам, собственно, что…

— А, собственно, ничего!