Наши годы

— «Вот она, модель, — цитировал я Ирочке вслух статью из газеты, — когда герои якобы мучительно решают свои «нравственные проблемы», трудно налаживают личные отношения. В прямо-таки хрестоматийной формуле дана суть происходящего: «Маша любит Сашу, но Саша эгоист, а сама-то Маша приобретательница». То они мучаются, замечая недостатки друг друга, то осознают собственные. То они «еще не помирились», но дан намек, что помирятся и т. д. и т. п.».

— Это не про нас, — сказала Ирочка. — Чем человек живет, тем и мучается. Это жизнь, никуда от нее не денешься. Что с того, что она порой пошла и скучна. Выше самого себя не прыгнешь.

— Но надо стремиться к этому, как ты думаешь?

— Возможно, — усмехнулась Ирочка, — да только не за счет других, как это делаешь ты. Ты, Петенька, нравственник на чужой счет!

— Я? Я, значит, уехал в Нальчик, вернулся оттуда с каменной рожей?

— Знаешь что, — Ирочка вырвала у меня из рук газету, швырнула на скамейку. — Надоел ты мне с этим Нальчиком, дурак! Иди ты…

На Павелецком вокзале простились, Ирочка больше не держала меня под руку.

— Позвони мне, — вдруг сказала она. — Слышишь, я прошу. Я очень редко прошу. Позвонишь?

— Конечно. Извини меня.

Ирочка пошла в метро, я на трамвай. На утреннем звенящем трамвае приехал к Чистым прудам, потом ходил по улицам, как бы заснув на ходу.

Поздним вечером, уже дома, я тупо смотрел на телефон, но Ирочке не звонил!

Весь день я думал о ней, представлял себе ее день. Вот она сидит за столом на работе задумчивая, бледная, с синими кругами под глазами, поглядывает искоса на телефон. Он время от времени звонит, но все не те люди. Конец рабочего дня. Вечерняя духота наполнила космический стеклянный стакан. Ирочка неспешно собирается, выходит из комнаты, идет, опустив голову, по коридору. Вдруг слышит звонок, летит обратно, поднимает трубку… Это ее мать звонит, интересуется, не задержится ли Ирочка сегодня. И где, спрашивает мать, она была вчера? Неплохо было бы, говорит она, предупреждать, когда она не приходит домой ночевать. Она конечно же понимает, что у нее своя жизнь, но все же, все же…

Ирочка идет по коридору, спускается вниз на лифте, выходит на улицу. К лицу жарко липнет тополиный пух. Она идет к троллейбусной остановке, смотрит по сторонам, но нет, нет, нет меня!

Незаметно настала ночь. Я как парализованный сидел около телефона, не поднимая трубку, когда он звонил.

Он звонил в час, потом в два. Третий звонок раздался в половине третьего, когда самая тьма была за окном.

— Вторую ночь не сплю! — весело сказала Ирочка.

— Чем же ты занимаешься?

— Учу наизусть стихи, Петенька!

— Неужто современных поэтов?

— Нет, дружочек, всего лишь древнюю восточную лирику. Слушай: «Запутана любовь, подобно косам ив. Любимый мой, вернись, не углубляй разрыв! За мною нет вины, как нет и за тобою. Зачем же врозь любить, сердца о боль разбив?» — И повесила трубку.

Через несколько минут я ей перезвонил.

— Знаешь что: чтобы не быть как Саше с Машей, нам надо с тобой пожениться. Выходи за меня замуж, я совершенно серьезно.

— Хоть ты мне и симпатичен, Петенька, — ответила Ирочка, — ты идиот. Ты ничего не понял. Испортил такое стихотворение. Никогда больше не звони. Ау, я уезжаю в город Нальчик.

…Вскоре я получил диплом об окончании университета. Вместе с будущим москвичом Игорем Клементьевым мы собрались ехать на юг.

Перед самым отъездом я позвонил Ирочке:

— Я не хочу работать с тобой в одной редакции. Скажи, чтобы искали другого сотрудника.

— Не дури, — устало ответила Ирочка. — Мы-то найдем сотрудника за пять минут, ты же будешь искать место год. Кому ты нужен, Петенька?

— Так уж и никому?

— Так уж и никому! — подтвердила Ирочка, повесила трубку.

…А в Амдерме метель разыгралась не на шутку. Я купил архангельскую газету, выпил стакан отвратнейшего пива, пожелавшего сохранить свое название в тайне. «Пиво» — вот и все, что было написано на бутылке. Только пассажиры с нашего рейса тосковали в зале ожидания. Да еще подвыпивший ненец — сын Севера — дремал на скамейке около двери. Под скамейкой лежала лохматая собака, искала блох.

Резвая девушка — аэропортовский работник — крикнула на весь зал: «Эй! С московского борта! На посадку!»

Канадцы в красных куртках азартно играли на изрезанной затертой скамье в покер. Я остановился, увидел, сколько джокеров собралось у одного на руках.

— Вы что, оглохли? На посадку! — крикнула им в уши девушка.

Мы шагали по бетонным плитам к самолету, метель гнула спины.

— При таком ветрище самолеты сами взлетают, — проворчал кто-то рядом.

Моя соседка спала в своем кресле, подобрав длинные ноги. «Анна Каренина» свалилась на пол. Я поднял книгу. Из нее выпорхнула закладка — программа выступления ансамбля северного танца. «Так вот почему эта особа так симпатична и стройна! — подумал я. — Вот почему она одета в заграничное. Она танцовщица из этого ансамбля! Она должна знать Таню Ранаунаут…»

ЧУКОТКА I