Наши годы

Тысячи рыбин погибали, но остальные упорно, неостановимо стремились на нерест. Впереди самцы, такие здоровые и сильные, что, случалось, прорывали сети, сзади осторожно плыли самки. Даже попав в сеть, самка почти не билась. Спокойно дожидалась, пока сеть вытащат на песок, до последнего оберегала икру. Инстинкт продолжения рода был сильнее инстинкта самосохранения.

Возле сетей шныряли нерпы. Они не гонялись за отдельными рыбинами. Подплывали к дергающимся, переполненным сетям, отъедали у рыбин головы. Рыбаки-чукчи, выбирая сети, выбрасывали обезглавленную рыбу. Отлив уносил ее далеко в море, где паслись дельфины белухи, дожидающиеся своей доли рыбного пирога.

Пойманную рыбу складывали на берегу. Разделывать обычно начинали немедленно. Стоило ненадолго отойти, тут же налетали чайки и бакланы, выклевывали у рыбин глаза и жабры. Страшно выглядела гора безглазой, с рваными жабрами, рыбы на песке. Вокруг бродили отяжелевшие птицы. Некоторые дремали на одной ноге, прикрыв глаза белой пленкой. Я ничего не написал в газету о рыболовецких бригадах.

Больше я не слышал по вечерам игры на рояле. Бородатый биолог появлялся дома редко. Скидывал куртку, снимал резиновые сапоги, ложился спать. Спал день и ночь, потом снова исчезал.

— Что, — поинтересовался он однажды, — корреспондентам рыбка и красная икра отныне не нужны?

— Да обхожусь как-то.

— А домой послать, порадовать родителей? Начальство побаловать? Или когда в отпуск на море поедешь. Маленькая баночка, и в любой гостинице у тебя номер, на любой рейс билет.

Он говорил это совершенно серьезно, и я задумался о том, что есть «культура». Безусловно, хорошо играть на рояле — культура. Читать и перечитывать книгу американского философа Генри Торо «Уайлдер, или Жизнь в лесу» тоже культура. Но как тогда уживаются с этим рассуждения об икре как средстве поселиться в гостинице, взять билет на самолет. Ведь бородач именно так и живет. Икра, конечно, мелочь, но кто знает, где его, выражаясь языком психотерапевтов, нижняя черная граница? То есть рояль, Генри Торо — наносное, как сусальное золото на чугуне. Истинная культура, думал я, и подобный взгляд на жизнь несовместны, как гений и злодейство. Впрочем, какое мне дело до бородача? Очень некстати припомнился вдруг Владимир Антонович.

— Где и как вы ловите? — спросил я.

— Ишь ты какой прокурор! — засмеялся тот. — Неужели думаешь, мы какие-нибудь браконьеры? Со мной два парня — молодые ученые, милейшие семейные люди. Разрешение ловить имеется, кто же нынче ловит без разрешения? Там у нас курорт. Песочек, дюны, ветерок с моря. Гурзуф! Можешь взять с собой свою писанину. Пока рыба не идет, успеешь и для себя поработать. Недельку еще половим — и по домам. Ну?

— Я подумаю. Мне редактор писал. Ты его знаешь?

— Я здесь всех знаю, все начальство! — захохотал бородач, потирая в непонятном возбуждении руки. Со стороны магазина к нам приближался, как я понял, один из молодых ученых, милейший семьянин, напарник бородача. — Что? По маленькой? — спросил бородач.

— Спасибо, воздержусь.

Утром бородач стукнул в дверь. Я быстро оделся, повесил на шею бинокль. Сунул зачем-то в сумку и рукопись романа, подумав, как, должно быть, это здорово: писать на берегу моря. Вот только бы не комары…

— Ишь ты, — сказал бородач, увидев меня с биноклем на шее. — Прямо какой-то сын капитана Гранта!

Сели в вездеход. Видимо, для сокращения пути поехали не по дороге, а прямо по цветущей тундре. Сок раздавленных ягод краснел на гусеницах.

Несколько часов тряслись на жестких скамейках, шлепками уничтожая комаров. Наконец выскочили на берег. Тут комаров было меньше.

— Слушай, — перекрикивая шум мотора, спросил у бородача, — где ты учился играть на рояле?

— А… — засмеялся он. — Сначала в Магадане в музыкальной школе, потом в училище. Был лауреатом областного конкурса, в консерваторию отправляли, вот так!

Показался лагерь. Палатка, круг пепла от костра на песке, навес, под которым стоят бочки, дощатый стол. Все чистенько, интеллигентно, и главное — нигде не валяются пустые бутылки. Бородач познакомил меня с другим своим товарищем — молодым ученым, семьянином.

— Ну, я поехал, — буркнул шофер.

— Ага. Расчет по окончании сезона. Смотри у меня… — бородач с ласковой злобой потрепал шофера по загривку. — Чтобы был через неделю! Давай-ка, ребята, по-быстрому бочки закинем!

— С сегодняшнего дня, — объяснил мне мое положение бородач, — одна пятая часть пойманной рыбы и одна седьмая икры — ваши. Почему лишь одна седьмая, вправе спросить ты?

— Чьи это — ваши? — не понял я.

— Ваши, твои, какое мне дело! Ишь ты какой обидчивый. Твои! Конечно, твои.

Я молчал. Этот разговор мне не нравился.