Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник"

Мы видели, что первым по времени противником мистики был священник Иван Полубенский [305], а затем Филарет, восставший против крайнего мистицизма. Если вначале он сам увлекался этим учением, то впоследствии «обладая глубоким в светлым умом, диалектическим анализом, замечательной строгостью к себе, к каждой своей мысли и даже выражению, Филарет имел полную возможность критически относиться к современным увлечениям и удерживать только то, что было доброго и хорошего в тогдашнем мистицизме» [306].

Заметив уклонение общества от господствующей религии, Филарет употреблял все свои силы, чтобы возвратить его на путь истинного православия. «Что принадлежит до нас, обитателей Лавры, писал он отцу [307], — мы единым сердцем и едиными устами, елико можем, проповедуем Христа Распята. — Да будет Он нам недостойным Божия сила и Божия премудрость».

Правда, что первые проповеди Филарета затрогивали самые живые вопросы мистики: о возрождении духовном, о действиях Св.Духа в сердцах верующих, о просвещении внутренним светом и проч. Тогда мистики увлекались этими проповедями и не замечали того, что они были строго православны.

Они не замечали, что Филарет старался внушить необходимость получать утешение именно в храме Божием, в богослужении церковном и порицал тех, которые считают возможным приблизиться ко Христу и соединиться с ним помимо церкви.

«О! коль близок есть в нас Христос повсюду, — говорил Филарет [308], и наипаче в церкви Своей. Только твари окружая нас отвсюду и тесняся между Им и нами, не допускают нас прикоснуться к Нему. Но дерзай, ищущая своего спасения, душа. He уступай сей смятенной толпе, которая сама не знает, куда влечет тебя. Употребляй все усилия проложить себе прямой путь к вожделенному твоему Спасителю; простирай к Нему то крепкие вопли покаяния, то тихие воздыхания молитвы, то плачевные желания любви. Приближайся к Нему преимущественно в сем доме молитвы и таинств, где, хотя Он также закрывает свое присутствие некоторыми наружными видами, но вместе и являет оное торжественнейшим образом. Здесь ежедневно слышатся глаголы Его, которые, хотя для чувствительных человеков суть чувственные звуки и письмена, но для верующих дух суть и живот суть (Иоан. VI, 63). Здесь тайно действует тело Его, коего святое приобщение не только приближает к Нему верующих, но и совершенно с ним соединяет» [309].

«Бог вездесущ, говорил Филарет в другой проповеди [310], и наипаче здесь во храме есть имя Его, и очи Его, и сердце Его. Если Бог вездесущ, то и дом Его везде. Долго ли надобно искать того, чего потерять не где? Те, которые стали бы говорить таким образом, через сие самое признались бы, что еще они, как должно не искали жительства в доме Господнем. Иначе не думали бы обладать оным так беспечно».

Проповедник указывал на необходимость прилепляться к св. церкви, в ее храмовом богослужении находить в нем для себя духовное освящение, а не искать его, полагаясь на вездесущие Божие, где бы то ни было, в любом человеческом жилище. Филарет советовал не увлекаться учением мистиков и следовать учению православной церкви. — «Есть многие и благолепные гласы, говорил он [311], поражающие внутренний слух, но не все есть глас Господа Бога, ходяща в раи, — дано было в раи глаголать и змию. Есть многие и светлые виды, встречающиеся духовному оку, но не все есть истинный свет Христов, — и сатана преобразуется в ангела светла. Познай же, куда обращаться должно, чтобы не быть увлечену призраками. Имамы известнейшее пророческое и апостольское слово, дабы внимать ему яко светильнику чистейшего света».

Признавая всю пользу мистического учения в духе православия, Филарет был противником всякого уклонения его от этого направления. Он ясно понимал, что в мистике самый важный вопрос — это отношение ее к церкви и церковным учреждениям. Всякая обособленность могла принести только вред, а не пользу. Точно такого же мнения был и M.М.Сперанский. Он находил, что современный ему мистицизм зашел слишком далеко, вообразил, что открыл какой-то особый путь к истине, наиболее удобный и более чистый, чем тот, который представляет нам церковь со всеми ее установлениями. Сперанский видел в этом заблуждение и гордое и плачевное.

«Лабзина, — писал он [312], — еще при мне подозревали в каких-то сокровенностях, но я думал, и теперь еще думаю, что он сам распустил о себе сии слухи, по свойственному ему самолюбию и чванливости. Как бы то ни было, вообще нельзя не желать, чтобы менее было мистицизма и более приверженности к истинной вере и любви к человекам, ибо в сем одном состоит, по моему мнению, вся тайна нашей религии.