Наши нравы

— Ты, верно, хочешь порадовать мужика в день помолвки?

— Вы угадали, maman, а до тех пор пусть надеется.

— Время, Борис, делать предложение. На днях мы едем в деревню, Леонтьевы — тоже, и можно в деревне же без шума обвенчаться и уехать за границу..

Борис молча согласился.

— Насчет согласия Евдокии сомневаться нечего. Ты, конечно, нравишься ей?

Борис улыбнулся и соображал: нравится ли он ей.

— Не знаю… кажется… Она такая странная, эта девушка. Больше молчит и смотрит так пристально… Я даже не знаю, умна она или нет…

— Скорей — нет, хотя и держит себя с тактом… У нее только странные выходки… какие-то пассии…[18] Говорят, она теперь химией занимается?..

— Да-да!.. — усмехнулся Борис. — От нее по временам отзывается книгой… Молчит, молчит и вдруг заговорит из книги, а сама вспыхнет…

— Все это пройдет. Ты из нее сделаешь порядочную женщину… Она еще так молода.

Затем Анна Петровна перешла к деловой стороне вопроса. Обе стороны подтянулись, перед тем как приступить к щекотливой беседе. Мать знала, что Борис честолюбив и скуп и не любит бросать деньги без надобности. Сын знал, что мать устроивала этот брак и что потребуется за это доля для семейства. Он охотно готов дать, но боялся, что с него запросят очень много. Надо будет поторговаться. Родственные чувства чувствами, а дело делом. Миллион слишком соблазнителен, но от него может остаться немного, если станут его слишком тормошить, и, наконец, какое имеет он право распоряжаться чужими деньгами?

Между матерью и сыном завязался обстоятельный деловой разговор. Стали самым деликатным образом делить шкуру еще не убитого зверя.

Анна Петровна выразила уверенность, что Леонтьев отдаст деньги на руки Борису.

Борис усомнился.

— Было бы слишком неделикатно с моей стороны, maman, намекнуть об этом.

— Но, надеюсь, половину?..

— Я предпочел бы, чтобы все состояние было на имя жены… По крайней мере говорить не будут.

Анна Петровна едва заметно улыбнулась. Борис заметил эту улыбку и поспешил уверить, что он не хотел бы в этом деле насиловать добрую волю Леонтьева.

Евдокия так молода, что едва ли можно дать ей в руки такое состояние. Лучше, если Борис выговорит половину на руки.

Затем, она надеется, что Борис не забудет сестер и Шурку. Дмитрию не надо. Он живет там, в Китае, и доволен судьбой, но сестрам необходимо приданое. У отца, кроме долгов, ничего нет, а Шурке нужно стать на ноги. Борис, как добрый брат, разумеется, поделится.

Он, конечно, очень рад, но «согласитесь, maman, что распоряжаться чужими деньгами…»

— Да ты, Борис, не дипломатничай, пожалуйста, с матерью! — строго перебила Анна Петровна. — Я не прошу у вас половины состояния. Я могу надеяться, что ты понимаешь, кому обязан невестой и кто устроил тебе это… это счастие.

Борис почтительно поцеловал руку матери и удивился, что maman может думать, чтобы он на минуту забыл, чем он ей обязан. И разве он отказывается? он готов всегда помогать семейству.

— То-то же, мой милый! Если ты уделишь сто тысяч из миллиона, то это тебя, надеюсь, не разорит.

Она хотела спросить больше, но ее смущало, что он может отказать, сославшись на то, что состояние не его. Впрочем, и сто тысяч не худо. Пятьдесят она припрячет для Шурки, а по двадцати пяти тысяч для дочерей. Вероятно, при выходе их замуж, отец выхлопочет пособие на приданое, и таким образом у них что-нибудь да будет.

— О maman… Я готов полтораста тысяч отдать в ваше распоряжение! — отвечал великодушно Борис, довольный, что мать запросила немного.

Поделив шкуру, мать ушла от Бориса, посоветовав ему скорей делать предложение.

Когда через несколько дней Борис Сергеевич приехал на дачу к Леонтьеву и застал его одного в кабинете, то поспешил объяснить ему, что просит руки его дочери.

В глазах у Саввы Лукича блеснуло удовольствие. Жених был подходящий и, по слухам, обстоятельный и порядочный человек. Он крепко пожал руку Кривского и промолвил:

— Спасибо тебе за честь. Рад такому зятюшке, очень рад.

И потом, как бы спохватившись, прибавил, заглядывая в глаза Кривскому:

— Девка моя доброе, кроткое дитятко… Станешь ли ты любить ее? Хороший ли ты человек?..

Необыкновенно кротким выражением осветилось лицо Леонтьева, когда он говорил о дочери. В голосе дрожала умиленная нотка.

— Она у меня, Борис Сергеич, окромя сынишки, одна, так уж ты не сердись, что я так допрашиваю… Плоть-то родимая…

Борису стало как-то неловко под этим мягким, умоляющим взглядом отца. Ему вдруг захотелось взять назад свое предложение. Разве он любит эту девушку?

Но этот порыв был мгновенным порывом. Борис Сергеевич отвечал, что Евдокия Саввишна давно ему нравится и что он постарается сделать ее счастие. В мужике тоже боролись два чувства: любовь к дочери и желание сделать ей блестящую партию. Он чутко слушал Бориса Сергеевича, и его ухо кольнула какая-то фальшивая нотка в ответе Кривского.