Наши расставания

— Да ну?

— Да. Она только что вернулась из Южной Америки.

— И что она там делала?

— Я же тебе рассказывала. Она пишет диссертацию о беглых нацистских преступниках.

Эта новость принесла мне облегчение. Значит, я буду не единственной мишенью. Розыск беглых нацистов — тема, заслуживающая пристального интереса. В любом случае я намеревался изображать из себя овощ. Я готов был на все, лишь бы не испортить этот исторический для моей невесты момент.

Едва переступив порог их дома, я понял, что задача будет не из легких. Сестры мгновенно бросились обниматься. Тут же, в коридоре, меня познакомили с Лизой. Сколько буду жить, столько буду, думая о ней, вспоминать эту нашу встречу в коридоре. Жизнь била в Лизе ключом. Даже стоя на месте, она как будто слегка подпрыгивала, словно все время порывалась бежать вперед. Одним словом, она сразу мне понравилась, и это чувство было взаимным.

— Не знаю, чего тебе наговорила моя сестрица, но ты не волнуйся. Все будет замечательно.

— Правда? Хорошо, если так.

— Вот увидишь. Отец у нас любит поворчать, но он добрый.

Затем мы прошли на кухню. Это была прекрасная просторная кухня, может, даже чересчур просторная. Слишком большие кухни всегда казались мне немного нелепыми. Мать Алисы обнаружилась среди кастрюль, вся в хлопотах, — хуже обстановку для знакомства трудно себе вообразить. В помещении витали запахи тушившегося кролика. Элеонора сделала мне навстречу шаг — самый маленький шажок, дабы обозначить, что подойти к ней должен я, а не наоборот. Я — гость, а гости должны пошевеливаться быстрее, чем хозяева. С первого же взгляда я отметил ее усталый вид. Если у нее еще и оставались какие-то крохи жизненной энергии, должно быть, они были надежно заперты в одном из ящиков этой необъятной кухни.

— Значит, это вы — Фриц? — обратилась она ко мне.

Этим своим «значит» она сказала все и сразу. Это не был тяжкий вздох, нет, скорее его слабый отголосок, похожий на чуть заметное дуновение ветерка летним вечером: пока еще тепло, не хочется думать о том, что скоро похолодает, — вот что скрывалось за ее «значит».

— Да, это я, — ответил я.

Идиотский ответ, согласен. А что еще я мог сказать? Алиса, со своей стороны, бдительно следила, чтобы в разговоре не возникло пауз. И, ведомая обонянием, ухватилась за первую попавшуюся тему:

— О, ты приготовила кролика? Вот здорово, Фриц обожает кролика! Ну, Фриц, правда же, ты обожаешь кролика? Ты сам мне вчера говорил, ты что, забыл, надо же, какое совпадение, ну вот прямо вчера он мне говорил, до чего же, говорит, я обожаю кролика, я так давно не ел кролика, ну же, Фриц, скажи сам, скажи, что ты обожаешь кролика!

Наконец Алисин монолог по поводу кролика иссяк. Мы с ее сестрой смотрели на нее, немало озадаченные таким пылом. Тем более что ее словоизвержение сопровождалось незаметным, но чувствительным подпихиванием меня в бок.

— Да-да, это правда, я обожаю кролика… Кролик — это очень вкусно… И вообще, кролики такие милые…

— Милые? — не поняла Элеонора.

— Ну да, я хочу сказать, не все, конечно… Бывают довольно злобные кролики… Так что правильно их того… э-э… ну, зарезать и съесть… А я очень люблю есть… э-э… кролика…

— Да, точно, он обожает кролика! — восторженно подхватила Алиса.

Ее мать смотрела на нас как на парочку психов. Потом уставилась на меня, и в ее взгляде я прочитал следующее: «Может быть, ты и в самом деле парень ничего. Может быть, ты будешь землю носом рыть, чтобы нам понравиться. Но если ты думаешь, что мы позволим своей дочери связаться с таким ничтожеством, как ты, то лучше и не мечтай!»

Мне хотелось в тот же миг умереть, но не тут-то было. По плану мне еще предстояла агония — знакомство с отцом.

Лиза лезла из кожи вон, пытаясь разрядить атмосферу, за что я был ей искренне благодарен. Сама она отлично управлялась с родителями, вынудив их принять ее образ жизни. Такое не редкость в семьях, где растут двое детей: то, чего не спускают одному, легко разрешают второму. В отличие от Лизы, Алису держали в строгости. Как младшая дочь, она обязана была любой ценой оправдать родительские ожидания: вести себя благопристойно, выйти замуж за приличного человека и родить безупречно белых детей. Если не она, то кто подхватит факел унылой французской добропорядочности?

Отец сидел на диване с газетой в руках, судя по всему погруженный в мечты о росте своих акций на бирже и послеобеденной сигаре. Весь его вид говорил о том, что он существует в мире, созданном по мерке его самодовольства. Он притворился, что не заметил, как мы вошли в комнату, заставив нас переминаться с ноги на ногу — чтобы успели глубже осознать собственную безнадежную посредственность, вымаливая ответное «здравствуйте».

— Папа! Это я. Мы с Фрицем.

— Н-да?.. — рассеянно бросил он, чем привел Лизу в негодование.

— Папа! Ты что, нарочно?..

— Что? Ах, это вы… Ну, здравствуйте, здравствуйте…

Он не встал с дивана, но слегка двинул вперед корпусом в слабой попытке показать мне, что я все-таки не совсем пустое место.

— Здравствуйте, э-э…

— Фриц.

— …Фриц. Вас что, правда зовут Фриц?