Наши трёхъязычные дети

Или вот пример с исправлением типичной речевой ошибки русско-немецких детей. Они нередко переносят в русский немецкое управление с предлогом: «ехать с автобусом», «есть с ложкой» (по образцу: «mit dem Bus fahren», «essen mit dem L"offel»). Услышав такое от наших, я посмеивалась: неужели хочется съесть не только суп, но и ложку тоже? или: «Кто, кто будет есть кашу? Ты и ложка?..»

Понятно, что мы, устающие под конец дня, озабоченные «взрослыми» проблемами, не всегда были в состоянии импровизировать и творить. Суть дела, однако, в том, что уже после одного-двух успешных представлений в «театре квазипонимания» наши дети начали легче относиться и к «простым» «стратегиям» родительской борьбы за многоязычие.

Кажется, малыши в конце концов начали воспринимать требование говорить на наших языках как некую особенность мамы или папы, с которой можно только смириться, как с неизбежностью. (Последний полёт в Америку, сразу же за ним пятидневный немецкий летний лагерь привели к тому, что Ане было решительно нелегко перестроиться на разговор по-русски; но мама настаивала на этом! Аня, почти плача, бросилась меня обнимать… и наконец заговорила!)

…Дети начали воспринимать наши языки как часть нас. А «непонимание» – как наши «правила игры».

* * *

Напомню, что довольно долго мы не обращали внимания на процессы в немецком – всё по тому же правилу, по которому каждый родитель отвечает за «свой» язык». Только когда детям исполнилось 4 года, стало ясно, что приходится и эту линию языкового развития взять в свои руки.

Правда, долгое время я занималась лишь заполнением лакун в словарном запасе. Но потом начала всё же исправлять ошибки детей. И как не поправлять – если ребёнок, сообщая друзьям в саду, что его забирают домой, использует вместо пассивной конструкции активную («Ich habe auch abgeholt!»), а немецкие папы и мамы обмениваются понимающими улыбками… Когда детям исполнилось 5,5 лет, впервые отважилась на грамматические игры-упражнения; однако вплотную мы приступили к «занятиям» только после 5+8…

Мы рано заметили, насколько по-разному относятся к собственным речевым неправильностям и к работе над речью наши дети.

Аня жизнерадостно говорила своё «хапаляпа» (а то и вовсе «мламламла») – и продолжала использовать «слово», не смущаясь тем, что его не понимают! Впрочем, и поправок она никогда не боялась.

Алек же с младых ногтей показал себя «перфекционистом». Он предпочитал говорить только правильно – а поскольку это не удавалось, решал, что уж лучше не говорить совсем. Если же делал ошибки и взрослые поправляли его, исправления игнорировал. Гордость не позволяла показаться неумехой… При этом сын запросто мог сам, как бы опережая «критику», признаться в своём неумении. Он делал это почти с вызовом, ставя взрослых в тупик.

В случае Алека простые поправки по ходу разговора совсем не давали результата. Мы перешли к целенаправленным упражнениям, они явно были эффективнее. Однако «упражнения» эти должны были быть особыми.

К 5 годам Алека иногда можно было убедить немного потренироваться в языке. Успех льстил его самолюбию; но затяжных и сложных тренировок Алек не выносил. «Ломать» сильный характер мне казалось невозможным; пришлось дополнительно продумывать стратегию и тактику ответа на ошибки.

Со временем в нашем быту всё прочнее утверждалась игра. Игра с Загадочным, Смешным и Нелепым…

Вот «3 кита» нашего опыта «языковой коррекции»:

– язык, в котором интересно, не так-то просто покинуть;

– игра «наставляет» эффективнее принципиальных требований;

– загадочное, смешное и абсурдное – лучшая гарантия внимания и запоминания.

А главная «точка опоры» – убеждение: в идеале надо бы не «насаждать» правила и нормы, но втягивать в стихию языка.

Поездки на родину папы и мамы

Вернер Леопольд (как он сообщает в докладе, подготовленном для немецких учёных и студентов в 1955 году) привозил старшую дочь в Германию надолго – на срок от трёх месяцев до полугода. Явление, которое учёный при этом наблюдал, можно назвать механизмом взаимного вытеснения языков: в Германии дочь Леопольда начинала всё увереннее говорить по-немецки, к концу пребывания полностью переходила на немецкий – по возвращении английский постепенно восстанавливался, немецкий же отступал (при этом выученное последним исчезало в первую очередь). Период равновесия языков оказывался очень коротким.

Тэшнер с дочерьми проводила в Германии от одного месяца до пяти. С тем же результатом.

К моменту выхода в свет книги Сильвии Жонки родители планировали частые французские поездки, специально с целью усиления языка. Помимо каникул у бабушки с дедушкой, дети должны были отдыхать во французских летних детских лагерях. Но и до того дети Сильвии Жонки каждый год по нескольку раз ездили на каникулы во Францию и раз в год оставались на месяц у французских бабушки и дедушки одни, без родителей. Судя по книге, это заметно освежало их французский (хотя доминирующим языком оставался всё же немецкий).