Наши за границей

Николай Ивановичъ вздохнулъ, умолкъ и полѣзъ за запасными деньгами, которыя хранились въ запертомъ саквояжѣ. Глафира Семеновна смотрѣла на него и говорила:

— Еще счастливъ твой богъ, что при тебѣ вчера всѣхъ твоихъ денегъ не было, а то-бы твои добрые пріятели и пріятельницы и отъ всѣхъ твоихъ денегъ ставили у тебя въ кошелькѣ только два золотыхъ. Ахъ, ты, рохля пьяная!

— Ну, что, Глаша, не поминай.

Часа черезъ два супруги, одѣтые по дорожному, выходили изъ номера, чтобы садиться въ экипажъ и ѣхать на желѣзную дорогу. Прислуга гостинницы вытаскивала ихъ подушки, саквояжи и чемоданы. Въ корридорѣ и по лѣстницѣ стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребыванія въ гостинницѣ даже и не видали. Эта прислуга напоминала имъ о себѣ, кланяясь, и держала наготовѣ руки, чтобы получить на чай.

— Fille de chambre du troisième [38]…- говорила женщина въ коричневомъ платьѣ и бѣломъ чепцѣ.

— Monsieur, c'est moi qui… — заикнулся съ глупой улыбкой корридорный въ войлочныхъ туфляхъ и бумажномъ колпакѣ, не договорилъ и показалъ Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.

Глафира Семеновна молча совала по полуфранковой монетѣ.

Внизу у входной двери супруговъ встрѣтили хозяева. Старуха любезно присѣдала и говорила:

— Bon voyage, monsieur et madame!.. Bon vоyage [39].

— Грабители! Чтобъ вамъ ни дна, ни покрышки, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Старикъ хозяинъ, думая, что ему говорятъ по-русски какое-либо привѣтствіе, благодарилъ Николая Ивановича.

— Merci, monsieur, merci, monsieur… — твердилъ онъ и совалъ ему въ руку цѣлую стопочку адресовъ своей гостинницы, прося рекомендаціи.

LXXIII

Среди подушекъ и саквояжей супруги ѣхали по улицѣ Лафаетъ въ закрытомъ экипажѣ, направляясь къ вокзалу Ліонской желѣзной дороги, и смотрѣли въ окна экипажа на уличное движеніе, прощаясь съ Парижемъ. Глафира Семеновна прощалась даже вслухъ.

— Прощай, Парижъ, прощай, — говорила она. — Очень можетъ быть, ужъ никогда больше не увидимся. Много было мнѣ здѣсь непріятностей, но во всякомъ случаѣ ты въ тысячу разъ лучше Берлина!

— Но какія-же, душечка, особенныя непріятности? Эти непріятности можно всѣ съ хлѣбомъ ѣсть, — попробовалъ возразить Николай Ивановичъ.

— Молчите. Эти непріятности были всѣ черезъ васъ. Скандалъ съ индѣйкой, вашъ загулъ въ тавернѣ Латинскаго квартала…

— Ну, довольно, довольно… Что тутъ!.. Вѣдь ужъ все кончено, ѣдемъ домой. Стой, стой, коше! Коше! Стопъ! — закричалъ вдругъ Николай Ивановичъ и забарабанилъ извозчику въ стекла.

— Что съ тобой? — удивленно спросила Глафира Семеновна.

— Да вотъ земляка увидалъ. Триста франковъ… Триста франковъ за нимъ, — бормоталъ Николай Ивановичъ и, выставившись изъ окна кареты, закричалъ: — Землякъ! землякъ! Господинъ коллежскій!

На углу какого-то переулка, около освѣщеннаго окна магазина, дѣйствительно стоялъ въ своей поярковой шляпѣ съ широкими полями тотъ землякъ, съ которымъ супруги познакомились на подъѣздѣ театра Эденъ. Онъ стоялъ у окна магазина и разсматривалъ выставленные товары. Заслыша крики «землякъ», онъ обернулся, но, увидавъ выставившуюся изъ окна кареты голову Николая Ивановича, тотчасъ же нахлобучилъ на лобъ шляпу и поспѣшно свернулъ въ переулокъ. Николай Ивановичъ выскочилъ изъ кареты и бросился бѣжать за землякомъ, но его и слѣдъ простылъ. Постоявъ нѣсколько минутъ на тротуарѣ и посмотрѣвъ направо и налѣво, Николай Ивановичъ вернулся въ каретѣ.

— Можешь ты думать-вѣдь удралъ, подлецъ! — сказалъ онъ женѣ.

— Еще-бы, что онъ за дуракъ, чтобъ останавливаться. Человѣку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачѣмъ-же!

— Вѣдь какъ увѣрялъ, что отдастъ-то, мерзавецъ! «Только, говоритъ, на одинъ день. Какъ получу завтра съ банкира по переводу — сейчасъ-же и принесу вамъ». Это онъ въ кофейной у меня завялъ противъ Луврскаго магазина, когда мы съ нимъ вино пили. И вѣдь что замѣчательно, единственный русскій, съ которымъ пришлось познакомиться въ Парижѣ — и тотъ надулъ.

— Впередъ наука. Не вѣрь въ дорогѣ всякому встрѣчному-поперечному, — отвѣчала Глафира Семеновна — гдѣ такъ ужъ изъ-за французскаго пятака сквалыжничалъ, на обухѣ рожь молотилъ, съ извозчиками торговался, а тутъ неизвѣстно передъ кѣмъ растаяла душа — взялъ и выложилъ триста франковъ.

На вокзалъ Ліонской желѣзной дороги супруги пріѣхали безъ приключеній. Носильщики въ синихъ блузахъ взяли ихъ сундукъ и чемоданъ и принялись сдавать въ багажъ, сильно напирая на то, чтобъ и подушки были сданы въ багажъ, говоря, что громоздкія вещи въ вагонахъ возить не дозволяется.

— Ce n'est pas permis, madame. Tous verrez que ce n'est pas permis, — говорили они.

— Да что вы врете! Се не па вре. Съ этими-же подушками мы и сюда пріѣхали и онѣ были съ нами въ вагонѣ. Парту данъ ля вагонъ, авекъ ну данъ ля вагонъ. Нонъ, нонъ… Команъ донъ ну пувонъ дормирь санъ кусанъ? Нонъ, нонъ.

Носильщики, однако, сдавъ сундукъ и чемоданъ въ багажъ, отказались нести подушки и саквояжи въ вагонъ, и супругамъ пришлось ихъ нести самимъ.