Наши за границей

Кончилось тем, что Глафира Семеновна кой-как утешилась и перестала плакать. Николай Иванович повел ее по магазинам, где она и накупила разной галантерейной дряни уже не на сто, а на двести франков. Были куплены плетеные корзинки, безделушки из альпийских горных пород, плато под лампы, какая-то ювелирная дрянь из раковин, булавки с дешевенькими камнями, галстучки, резные домики из дерева и т. п. Все это было отправлено домой.

Сделав покупки, супруги пошли отыскивать ресторан, где бы им поесть.

Водка для патриота

Ресторан, в который зашли супруги, был роскошный ресторан на набережной. Гарсоны были не как в Париже — в куртках и длинных передниках, а во фраках, в белых жилетах и белых галстуках. Супругов встретил на подъезде, очевидно, сам хозяин, толстенький человек в пиджаке, очень напоминающий русского купца: выпяченное брюшко с массивной золотой цепью, подстриженная бородка, красный фуляровый платок, торчащий из кармана, и нос луковицей. Разница была только в том, что на голове имелась синяя суконная шапочка в виде скуфьи, какую русские купцы не носят. Раскланявшись с супругами, хозяин забормотал что-то по-французски и повел их во второй этаж, где и поместил в большом зале за длинным, богато сервированным столом. Усадив, хозяин наклонился и спросил:

— Мне кажется, что месье и мадам русские?

— Вуй, вуй… Ле рюсс… — отвечала Глафира Семеновна.

— Постараемся угодить русскому вкусу. Я знаю привычки русских, — кивнул он и спросил: — Прикажете приготовить для вас обед?

— Вуй, вуй, дине, — кивнул Николай Иванович, поняв слово «обед». — А почем у вас обед? Комбьян?

— Кель при ле дине? — пояснила Глафира Семеновна.

— От шести и до двадцати франков, мадам. Могу вам подать шесть блюд. Вы скажите только цену и предоставьте мне угодить вашему вкусу. Надеюсь, что вы останетесь довольны, — старался пояснить француз внимательно слушавшей его Глафире Семеновне.

Та поняла и перевела слова хозяина мужу, прибавив:

— Удивительно странный ресторан. Так по скольку франков мы закажем обед?

— Пусть делает за восемь франков. Посмотрим, что такое он подаст на русский вкус, — отвечал Николай Иванович. Было выбрано и красное вино.

— Et l’eau de vie russe? Vodka? — спросил хозяин.

— Как, и водка есть? Русская водка? Да неужели? — радостно воскликнул Николай Иванович.

Хозяин улыбнулся и молча кивнул утвердительно.

— Так, пожалуйста, голубчик! Же ву при. Езжу, езжу за границей и рюмки еще русской не видал. Вот неожиданность-то! В Швейцарии и вдруг водка! Мерси, мерси.

Николай Иванович протянул даже руку хозяину и крепко пожал его руку.

Публики в зале было очень немного. На другом конце стола сидели две длиннозубые англичанки с пожилым англичанином. Они уже кончали завтрак или обед и ели фруктовый компот, усердно запивая его содовой водой и шипя тремя сифонами. Кроме англичан, сидел за отдельным столиком тощий, как жердь, офицер с рыжими усами в струнку, облаченный в синий мундир с необычайно высоким стоячим красным воротником. Перед ним стояли рюмка ликера и тарелочка с грушей, и он просматривал газету.

— Долго обеда-то ждать, — сказал Николай Иванович жене. — Не спросить ли бумаги и чернил да не написать ли Скрипкиным письмо?.. Напишем так, что будто бы среди снега и льда на Монблане сидим.

— Зачем же это? С какой стати?

— Да так. Пусть их дивятся. С Эйфелевой же башни писали. А тут с Монблана.

— На Эйфелевой башне мы все-таки были, а на Монблан не думаем даже ехать.

— Эка важность! Плевать! Докажи, что мы не были на Монблане! Были, да и все тут. Знай наших! А их это всетаки позлит. «Мы-де только в Тихвин на богомолье могли съездить, а Ивановы вон и на Эйфелеву башню, и на Монблан забрались». Я напишу.

— Как хочешь. Пожалуй, напиши, — улыбнулась Глафира Семеновна.

Была спрошена бумага, конверт и перо с чернилами, и Николай Иванович принялся писать.

— Вот и готово. Всего десять — пятнадцать строк; с нашей стороны это как будто любезность, а между тем это письмечишко до того разозлит Скрипкиных, что они даже поругаются друг с другом от зависти. Ведь Скрипкин-то обещал жену свозить за границу, а свозил только в Тихвин, — сказал Николай Иванович и прочел жене:

«Вот мы и в Швейцарии, любезные Анисим Сергеич и Марья Ивановна, приехали в Женеву и тотчас же полезли на снеговые и ледяные горы. Теперь сидим на самой главной горе, на Монблане, и пьем пунш, откуда приветствуем вас. Холодина страшная, пятнадцать градусов мороза, так что я и Глафиру Семеновну принудил выпить стакан пуншу, чтобы согреться».

— Зачем же ты про меня-то? Уж ври про себя… — перебила его Глафира Семеновна.

— Брось. «…чтобы согреться. Снегу, я думаю, тут аршин на пять глубины, и никогда он не тает. Высота такая, что с горы вниз решительно ничего не видно. Ужасная игра природы. Очень жалеем, что нет вас с нами. До скорого свидания».

Письмо было заклеено в конверт и отправлено со слугой в почтовый ящик.

— Обозлятся, страсть обозлятся, что это не они в Монблане сидят, а мы, — прибавил Николай Иванович, улыбаясь.