Наши знакомые

— Я? — спросила Антонина.

— Вы, вы…

— Я просто…

— Вы просто, — с особым погромыхиванием и перекатом в голосе заорал артист, — вы просто, а мы на нервах… Староста, уберите ее отсюда…

Староста, разбежавшись, прыгнул со сцены, но в эту секунду кто-то сзади подошел к Антонине и над самым ее ухом грубо сказал:

— А ну, Рябушенко, на место.

Староста остановился, сделал по-военному кругом и, опять разбежавшись, легко вспрыгнул на сцену. Антонина обернулась. Возле нее стоял невысокий человек с бритой головой, в железных очках, в черном костюме.

— Прекратите-ка вашу репетицию, товарищ руководитель, — громко и внятно сказал он, — надо сейчас собрание провести.

Народ на сцене загалдел и стал прыгать вниз в зал. Что-то выстрелило.

— Кто лампочки давит? — крикнул староста. — Заплатишь…

Антонина воспользовалась суматохой и пошла к дверям, но ее окликнули:

— Товарищ!

Думая, что зовут не ее, она вышла за дверь, но человек в железных очках нагнал ее и, схватив за руку, повлек в зал.

Он посадил Антонину рядом с собой и, пока все занимали места, спросил, откуда она.

— Как откуда?

— Где работаешь?

— В парикмахерской.

— Кем?

Ей было стыдно сказать, что она уборщица.

— Я ученицей работаю.

— Ярофеич, — закричал староста, — давай начинай, мои все здесь.

На Антонину поглядывали, ей было неловко и очень хотелось уйти. Актер курил папиросу из мундштука и вздыхал. Иногда он улыбался с усталым и терпеливым выражением.

Все сидели на стульях в первых рядах маленького зрительного зала. Ярофеич поднялся и встал у сцены. Как только он начал говорить, Рябушенко старательно зашикал и закричал: «Тише!»

— Возьму на карандаш — заплатишь, — посулил он кому-то и с угрозой показал карандаш.

— Это что за «заплатишь»? — сердито и брезгливо спросил Ярофеич. — Что это за лавочка у вас тут, товарищ руководитель?

— Поднимаем дисциплину системой штрафов, — сказал артист и снисходительно улыбнулся, — приучаемся к настоящему театру… У нас в театре…

— А мне нет никакого дела до того, что происходит у вас, в вашем частном театре, поняли? — крикнул Ярофеич. — Вы работаете в молодежном клубе, и разлагать его я вам не позволю, поняли?! — еще громче крикнул он.

Актер опять начал снисходительно и терпеливо улыбаться. Антонина видела сбоку его носатое, напудренное лицо, но как следует улыбнуться он не успел, так как Ярофеич вдруг закричал, что ему известен еще целый ряд махинаций, о которых будет еще соответствующий разговор.

— Па-азвольте, — с перекатом в голосе начал артист и встал.

— Не па-азволю, — передразнил Ярофеич, и так хорошо, что многие зафыркали. Выждав, пока затихнет смех, он начал говорить. Говорил он долго и, видимо, так, как думали все, потому что кружковцы очень часто смеялись, кричали «Правильно!» и иногда даже хлопали.

— Я каждый день приходил сюда и смотрел на вашу работу, — говорил Ярофеич. — Я несколько раз беседовал с вашим руководителем наедине. Ничего. Совершенно без толку. А сегодня новый человек заходит в зал — и его в три шеи. Это метод клубной работы? Это дело? Это разговор? Человек зашел, а его гнать? Нечего сказать — работа! Постановочка дела! Может, человек у нас работать будет. Товарищ, будете у нас работать? — неожиданно спросил Ярофеич у Антонины.

— Вы мне? — вздрогнув, смущенно спросила она.

— Вам.

— Не знаю, — растерянно сказала Антонина, — если можно, так я…

— Почему же нельзя?

— Мне бы хотелось, — вспыхнув, сказала она, — только вряд ли я смогу…

Собрание кончилось поздно. Решили пригласить другого руководителя и в корне изменить всю систему работы. Говорило очень много народу. Выступали и девушки; одна, очень высокая, худая, с торчащими ключицами, выругала пьесу, которую ставили нынче. Начался спор. Потом выступил парень и неуклюжими словами начал что-то объяснять. Долго не могли понять, в чем дело, а когда поняли, стали почему-то смеяться и аплодировать.

— Тебе, конечно, никаких лампочек не хватит, — сказал Ярофеич, и все опять засмеялись, — я, брат, помню, как ты седьмого ноября в корзину с лампочками влез.

Антонина тоже засмеялась.

Ярофеич посмотрел на нее, подмигнул и закрыл собрание. Потом, после собрания, кружковцы окружили его и начали спрашивать — каждый о своем. Антонина стояла сбоку, возле лесенки на сцену, и слушала. Кончив, он подошел к ней, подозвал старосту и сказал, чтобы староста ее взял в работу.

— Есть в работу, — сказал Рябушенко, — сейчас мы с ней анкетку сообразим. Давай-ка сядем.

Сели. Рябушенко вынул карандаш и стал записывать.

— Образование?

— В школе училась.

— Кончила?

— Нет.

— В кружках участвовала?

— Да.

— В каких?

— В драматическом участвовала, — говорила Антонина, — в политкружке, в кружке домашних знаний…

— Это что за домашние знания?

— Разное. Электрические пробки починить. Водопровод. Лампочку перегоревшую. Замок исправить.

— Ну ладно, — сказал Рябушенко, — это к делу не относится. Заходи послезавтра в шесть часов вечера. И давай не опаздывай.

— В шесть я не могу. Я только в десять могу.

— Работаешь?

— Да.

— Плохо твое дело, — сказал Рябушенко, — мы так не можем. У нас дисциплина.

— Я знаю.

— Ну ладно, приходи, видно будет. Член клуба или нет?

— Нет.