Поборники обязательной общей инкорпорации продолжили свой рассказ о политических издержках специального законодательства. Э. П. Херлбут, нью-йоркский адвокат, в 1845 г. написал, что общая инкорпорация уничтожит «лобби, или третью палату, являющуюся воплощением эгоизма и масштабной коррупции. Стены законодательного собрания очистятся, а представители народа начнут дышать в более чистой и свободной атмосфере. Всякая практика „взаимных услуг” окажется сведена на нет» [238]. В конечном счете именно политический аргумент возымел успех. В 1846 г. штат Нью-Йорк принял новую конституцию, которая санкционировала законы об общей инкорпорации.
Принятие законов об общей инкорпорации стало экономическим решением политической проблемы. Вместо создания корпоративных привилегий для нескольких групп общая инкорпорация позволила каждому получить доступ к ценной форме организации. Открытый доступ уничтожил коррупцию и ренту, связанную с корпоративной формой. К началу 1850-х гг. открытый доступ к политическим и экономическим организациям в США был полностью институционализирован.
Институционализация открытого доступа: почему Запад?
Переход от ограниченного доступа к открытому происходит в два шага. Каждый из этих шагов должен соответствовать эгоистическим интересам элит. Этот переход не требует от элит ни радикального прыжка веры, ни радикальной смены обстоятельств, ни даже продуманной сознательной попытки трансформирования порядка ограниченного доступа в порядок открытого доступа. Оба шага отличаются друг от друга, особенно с исторической и хронологической точки зрения. Достижение пороговых условий потребовало нескольких столетий технологических, интеллектуальных и институциональных изменений в западноевропейском обществе. Действительный же переход произошел в промежуток, равный нескольким десятилетиям.
Если данный переход подразумевает двухшаговый процесс, то тогда ответ на вопрос о том, почему именно Запад первым прошел по этому пути, должен состоять из ответа на два вопроса: во-первых, как именно Запад достиг необходимых пороговых условий, а в процессе еще и получил военный контроль над миром, а во-вторых, почему этот действительный переход впервые случился именно на Западе? Предыдущие попытки ответить на ключевой вопрос так и не смогли развести эти две проблемы. Одна из главных особенностей предшествующих исследований заключалась в стремлении делать особый упор на предварительных условиях перехода, игнорируя при этом понимание самого перехода.
Образование пороговых условий и доминирование Запада в мире
Мы предлагаем альтернативную гипотезу того, как именно произошел переход, она отличается от тезиса о военной революции, который выдвигают Бейтс (Bates, 2001), Паркер (Parker, 1996), Тилли (Tilly, 1992; Тилли, 2009) и прочие. Тилли утверждает, что долговременная гонка вооружений стимулировала складывание государств в Европе ранней современности. Бейтс вопрошает: почему раннесовременная Европа развивалась, тогда как современная Африка — нет? Его ответ таков: постоянная гонка вооружений. Согласно этим аргументам, государства разрабатывают все новые и более дорогостоящие военные технологии, которые вынуждают всех остальных следовать этим же путем — или же подчиниться тем, кто это оружие имеет. Все большие затраты на войну значили, что отныне всем государствам необходимо расти; то есть им необходимо разрабатывать новые институты для управления и финансирования войны. Точно также Шульц и Вайнгаст (Schultz and Weingast, 2003), опираясь на Норта и Вайнгаста (North and Weingast, 1989), утверждают, что у либеральных государств было преимущество: достоверные обязательства позволили им стимулировать растущую экономику и одалживать деньги для финансирования все более масштабных и длительных войн, так чтобы издержки на войну не были слишком обременительными для экономики.