Насколько мы близки

Ох, Рут! Ты могла бы хоть что-нибудь предпринять. Отодвинуть процесс. Ходатайствовать о смене прокурора. Или перенесении слушаний по месту твоего нынешнего жительства. Или нанять проныру-адвоката. Бороться упорнее, отчаяннее. Ну хоть что-нибудь!

Целый день я провела в справочном отделе Центральной библиотеки, обложившись фолиантами по юриспруденции в серых обложках. Словно в шуршащих полупрозрачных страницах таился ответ на мою дилемму, руководство к действию. В глазах рябило от булавочного шрифта колонок судебных тяжб, лабиринтов замысловатых примечаний и перекрестных ссылок, существенных для самых незначительных дел.

Но в одном закон был предельно безоговорочен: благополучие ребенка – решающий фактор для каждого процесса об опеке; родительская любовь и желания самого ребенка должны отступить перед этим главенствующим принципом. Власти действуют исключительно из интересов ребенка. Моральная состоятельность родителя, интеллектуальное и физическое здоровье, благо ребенка – вот основные составляющие, влияющие на выбор опекуна.

Изо дня в день надежда то покидала меня, то возрождалась вновь. Вспыхивала с каждым телефонным звонком и угасала с очередной доставкой почты, как полешко, что разгорается, дымит и рассыпается угольками. Угольками противоречия: их уже разворошили и сгребли в сторону, но где-то внутри еще тлеет искра конфликта. Ох, Рут! Ты ведь могла дать мне знать… Позвонить, написать, поделиться своими мыслями, надеждами, желаниями. Мне это было нужно. Мне нужно было знать, что подавать на стол; под каким соусом подавать свои показания.

Виток, еще виток, и еще. Решения нет. По часовой стрелке. Против. Тщетно. А Скотти так и не сказал… Так и не произнес вслух «ты должна, ты обязана, ты не имеешь права поступить иначе». Словно легкая иголочка на водной глади, мы держались одной лишь силой поверхностного натяжения. До самого декабря, с его минными полями суматошных, нервных праздников.

Соблюдая справедливость и равенство, мы со Скотти ежегодно чередовали визиты в родительские дома. В этот год предстояла поездка к родителям Скотти, куда, по непредвиденному стечению обстоятельств, собрались и все четыре его старшие сестры. Естественно, дом ходил ходуном от скопища взрослых и детей, нарядов, подарков и деликатесов.

В канун Рождества, вернувшись в сумерках домой, я обнаружила на холодильнике записку: вся компания отправилась штурмовать магазины на предмет недостающих подарков. Собственно, подобные запоздалые вылазки давно превратились в семейный ритуал, здорово вдохновлявший Скотти на праздничный настрой. Безумные толпы обвешанных пакетами, краснощеких покупателей не вызывали в нем тревоги насчет собственных подарков, а, напротив, приводили в бурное веселье. Включив гирлянду на елке, чтобы слегка рассеять полумрак, я обвела взглядом груду объемистых рождественских даров. Еще бы Скотти не веселиться в водовороте магазинных полчищ, с раздражением отметила я. Тревожиться-то ему не о чем. Я заранее прошерстила сувенирные отделы, приволокла находки домой, упаковала и обвязала лентами – словом, сняла с него все заботы.

Посудомоечная машина на кухне ворчала и всхлипывала от усердия, завершая вторую из трех своих дневных вахт. На столе раззявила рот коробка шоколадного ассорти, утратившая фабричную безупречность: квадратики с карамельной начинкой уже нашли своих почитателей, темно-коричневые конусы оберток валялись среди менее аппетитных собратьев, чьи шоколадные одежды несли на себе отпечатки ногтей или были вовсе сорваны, обнажая начинку из повидла или нуги. Не слишком страдая по сладкому, я машинально подцепила одну из конфет. Поблескивая капельками жира, деревенская ветчина, неубранная с обеда, все еще лежала на блюде, и, прежде чем подняться в нашу комнату, я запихнула в рот толстый ломоть, жилистый и до того соленый, что защипало губы.

В битком набитом родней доме нам со Скотти досталась его прежняя комната над гаражом – пристройка тех времен, когда сестрам потребовалось все доступное пространство.

Две кровати, письменный стол и комод -комнатка была тесновата, да и угловата к тому же, поскольку вместе с ванной приноравливалась к формам дома. Потолок – всего лишь полоска в два фута шириной между скатами крыши. Крюки под свесами служили гардеробом, высоты которого хватало для рубашек и пиджаков, но не для моих платьев, и потому они сиротливо свисали с гвоздя в ванной, в компании с первыми галстуками Скотти – тонкими, дрянными, но дорогими его сердцу.