Наследие

Джои, сторож и я. Мы втроем сидели рядышком на этом пустом вокзале и смотрели, как перед нами одна за другой разыгрываются партии. В какой-то момент, забыв о скудости этого мира, этого окружившего нас небытия, мы были увлечены ходом игры, обретшей на мгновение былой накал, мы вновь почувствовали ту привычную лихорадку, охватывающую при каждом ударе, захотели вернуться в этот театр, подняться на эти подмостки, чтобы вновь и вновь повторять навсегда выученный текст, даже если мы и подзабыли его за долгие годы. Мы вновь обрели естественную, простую улыбку, происходящую вследствие отображения сенсорной системы на коре головного мозга в виде сенсорного гомункулуса и сокращения семнадцати скуловых мышц, больших и малых, и сопровождающую активной работой желез, выделяющих счастье.

Когда в юности при тех или иных обстоятельствах отец замечал на моем лице подобное проявление беспричинной радости и безмятежного довольства, которое он принимал за свойственную умственно отсталым эйфоричность, он обычно говорил снисходительно, с оттенком презрения: «Поль, избавь нас от твоей баскской улыбки». Много лет спустя, сидя в жаркий послеполуденный час в пустом, разоренном мире, я вновь обнаружил у себя эту бессмысленно радостную физиономию, наблюдая за языческим священнодействием, проходящим в сумасшедшем ритме.

По дороге домой в питомник мы оба молчали. То, что мы с Эпифанио увидели, не требовало комментариев. Нельзя судить об оснащении и темпе погребения. Разница лишь в том, что на этих похоронах мертвые были в хорошей спортивной форме и вызывали у живых желание подорваться с места и выскочить на поле.

Эта атмосфера, эти образы настолько крепко впечатались в наши души, что за ужином мы тоже были неразговорчивы и мрачны. Спартанберг попыталась рассеять нашу тоску с помощью обильных пряных блюд и нескольких шуток в стиле Южной Каролины, но ее ровный дружелюбный голос потерялся в черной дыре, поглотившей нас. После еды Эпифанио встал, ласково потрепал меня по затылку, взял за талию жену, поцеловал ее и тихо увел в комнату. Я знал, что сейчас он будет трахать ее так, как может человек, только что выигравший все свои quinielas. А потом будет глядеть в потолок с баскской улыбкой.

Это была обжигающая осень, днем жара — душная и влажная, а ночью обманчивая передышка позволяла погрузиться в липкий сон с мучительной испариной. Весь день шел дождь, и весь день я думал о Wolfi’s. Вечером, тряхнув головой, словно человек, решивший сжалиться над себе подобным, Джои протянул мне ключи от грузовичка. «Ты же ведь вот этого хочешь?» А потом, повернувшись к Спартенберг, спросил: «Как будет по-английски „cabesa de hierro“? Ты слышал ответ, Паблито? Ты лекарь, stubborn as a mule. Дуй, осел упрямый».

836, А1А, Мак-Артур, Коллинз. Сердце бешено колотилось, потом замирало на миг, ухало вниз и снова начинало колотиться. Я открыл окно, несмотря на проливной дождь. Запахи, загустевшие к ночи, сменяли один другой, как полосы тумана. Я летел по мосту, а казалось, что я скольжу по воде. И вот южная оконечность Майами-Бич, эспланада, потерянные годы, Делано, архитектор Свартбург, Антон Чермак, Джузеппе Зангара и прежде всего Вилфред Коэн — тот, кто стоял у истоков, тот, кто в 1940 году открыл Jewish deli, кто изменил ход всей моей жизни.

Пока я переходил дорогу, дождь вымочил меня до нитки, и вот так, в обличье утопленника, я вошел в ресторан. Только половина столиков была занята, и у стойки сидели люди. Десять лет назад в это время порой приходилось стоя дожидаться у бара, где же освободится место.

Я подошел к человеку, которого видел накануне, — тому, кто нынче вершил судьбы заведения. Он посмотрел на меня с видом человека, ненавидящего сырость, протянул запаянное в пластик меню и сказал: «Садитесь где хотите, я кого-нибудь к вам пришлю». Когда я сказал ему, что я пришел не для того, чтобы ужинать, а чтобы узнать, как можно поговорить с мадам Лунде, он принял высокомерный вид, став на мгновение похожим на Дирка Богарда в фильме «Слуга» Джозефа Лоузи. «Эта дама здесь больше не работает».

И тотчас же отвел глаза. Я его больше не интересовал, я для него уже практически вновь сел в свой грузовичок и уехал. Он порылся в записях, указал официанту на один из столов. «Может быть, у вас есть адрес или телефон, по которому я мог бы с ней связаться?» Прежде чем Богард удостоил меня ответом, я вдруг почувствовал, что кто-то положил мне руку на плечо. «Вы врач. Вы раньше тут работали, так?» Это был, без сомнения, самый старый работник в этом ресторане, самый старый работник на всем побережье и даже, не сомневаюсь, во всей Флориде. Форма на нем висела, и черепашья шея изо всех сил старалась держать ровно и достойно голову бывшего красавца мужчины. «Я помню, как вы вылечили человека, который упал на землю в приступе». Повернувшись к начальнику, он сказал: «Этот господин работал здесь во времена прежней дирекции». Застывший в своей чопорной британской элегантности, патрон осторожно принял к сведению эту информацию с выражением следователя по особо важным делам.