Наследие

Мы провели так несколько дней, то в доме, то в саду, где я старался помочь всем, чем мог. Я никогда не чурался тяжелой физической работы, мне было приятно делать что-то руками. Наверное, если бы я родился в Спартанберге, если бы бок о бок со мной жила женщина, если бы я мог каждый вечер есть с ней за одним столом, из меня бы вышел отличный агроном и древесный хирург, и с грузовичком я бы тоже управлялся только так.

На выходные Джои повез меня взглянуть на яхточку. Как и машина, она посвежела. Она по-прежнему болталась у заброшенного понтона в безлюдном уголке города. Палуба перекрашена, специальные плашки от скольжения наклеены на стратегически важные места и на скамью рулевого, обтянутую заново белой искусственной кожей, — забавный вид, похоже на молодящуюся старуху, пытающуюся избытком макияжа скрыть морщины и прочие приметы времени. Как только мы отошли от берега, я осознал, что не взял с собой пастилки Ficherman’s Friends. А море нельзя было назвать спокойным. Довольно противная качка. Как и в случае с машиной, Джои пожелал, чтобы я сел за руль. На задней скамье муж с женой спокойно точили куриные голени во фритюре и запивали ледяным лимонадом. Шум мотора сливался со звуком голосов.

На воде было немного народу. В такое время да при таком волнении — неудивительно. Мы плыли на север, в ту зону акватории, которую я очень хорошо помнил. И я узнал место, где я выловил Ватсона. Словно это произошло вчера, я увидел его голову, выныривающую на поверхность, славную морду собаки, которая просит только одного — остаться в живых, я почувствовал, как его лапки цепляются за меня, я услышал, как он носится по лестнице, а потом скользит по паркету и со всего маху врезается в дверь моего кабинета. И затем, сжимая руками руль, сохраняя предполагаемый курс корабля, я залился слезами, как ребенок, потому что это была единственная вещь, которую любой здравый человек сделал бы на моем месте.

На середине пути желудок внезапно решил, что пора мне платить за свою беспечность. Поскольку я не был защищен могучей силой лучшего друга рыбаков, я почувствовал подступающую волну рвоты и вынужден был остановить катер, бросить руль и устремиться к борту, чтобы избавиться от балласта. На обратной дороге пришлось пару раз повторить эти операции с выбросом излишков за борт. Оливия не понимала, как человек, так долго владевший морским судном, может быть до такой степени подвержен морской болезни, а главное, почему он упорствует в своем желании ходить по морю. В тот момент, когда я хотел поведать ей, до какой степени мне облегчал жизнь друг рыбака, меня одолел новый приступ, и я ринулся к борту, так и не доведя до конца свои объяснения.

После ужина, как раз перед тем, как влюбленные отправились предаваться нежностям, я спросил Джои, нельзя ли взять грузовичок, чтобы прокатиться по городу. Он не понял, из каких соображений я предпочитаю взять его рабочий инструмент, а не нормальный «Фольксваген», пожал плечами, спросил: «Ты правда хочешь поехать на моем тракторишке? Hasta mañana mi corazón».

Дорогу я знал. Все дороги в Майами вели именно в это место. Сегодня я поехал по 836-й, потом кусочек А1А, оставив по левую руку Мак-Артур козвэй и Коллинз, до 21-й улицы. Вот почему я не мог взять «карманн».

Я припарковался на другой стороне улицы, перед рестораном. Десять лет я ждал какого-то момента, подобного этому, ждал, когда судьба приведет меня на улицу и на тротуар возле заведения, где я впервые увидел Ингвилд Лунде. Буквально в тридцати шагах. С того места, где я припарковался, мне видна была только часть помещения. Тогда я решился вылезти из грузовичка. Температура не упала с наступлением ночи, и душный плотный воздух с примесью испарений горячего асфальта ударил мне прямо в лицо. Я не собирался заходить, не сегодня, в следующий раз, возможно, но не сегодня. Просто пройти перед витринами, возможно, заметить ее силуэт. Пройтись разочек туда-сюда и уйти.

Ее там не было. В ее роли, судя по всему, выступал немолодой мужчина, с оксфордскими манерами и прической, нелепый и неуместный в «быстрых деликатесах». Он руководил небольшой стайкой подданных, в которой я не увидел ни одного знакомого лица. Десять лет. Мир вокруг и еще много всего изменилось до неузнаваемости.

Я еще несколько раз прошелся перед входом, высасывая по капле хоть какую-то информацию, выглядывая хоть одного прежнего знакомца, хоть намек, хоть какой-то знак. Потом залез в грузовик. Норвежка исчезла. Всего того, что я любил в этом мире, здесь больше не осталось.

На обратной дороге я увидел у пристани два огромных круизных лайнера, которые направлялись в Нассау, на Багамы, в Сан-Хуан, в Пуэрто-Рико. Мостики сияли огнями, темная вода плескалась о борта, словно два маленьких новых континента отделялись от материка.