Наследие

— Ворон… ворон… — Плабюх всхлипывала. — Белый… Как… камень в ручье нашем… помнишь, мамин ручей?

— Да.

— Там… камень… Белый-белый. Был. Снега белее. На птицу похожий!

— Да, помню.

— На птицу? Да?

— Да, на птицу!

— Да! Да! — вскрикнула Плабюх и коня пришпорила.

Конь из чёрного пластика живородящего с мотором стальным с места взял лихо, снег плотный копытами титановыми молоча. Хррато своего пришпорил.

Они быстро трёх людей догнали. Люди шли по лесу за вороном. Который взлетел с берёзы и полетел вглубь леса. И сел на пень пихтовый.

Трое пошли к нему, наст круша. Они торопились за птицей, но у них плохо получалось: инвалид грузный, пузатый ковылял, в снег проваливаясь, за парня и девушку держась. Парень прихрамывал.

Хррато и Плабюх пустили коней шагом за троицей. Но те даже не оглянулись. Их взоры на ворона устремлены были. Ворон дождался их, взлетел с пня, дальше полетел. Пенсне желтело у него в клюве. Трое спешили за ним.

Плабюх пустила коня своего рядом. Девушка и парень глянули на неё равнодушно. Она же жадно вглядывалась в лица их. Эти лица что-то несли в себе. Важное. И оно касалось их с Хррато. Она не могла понять — что это? Сердце её билось сильно.

Хррато хотел что-то сказать, но снова бессильно руки свои поднял и бросил.

Ворон взлетал и садился. Садился и взлетал.

Трое шли за ним. Плабюх и Хррато — за тремя.

Наконец инвалид из сил выбился. И на снег опустился, дыша тяжело.

— Не могу… ой… мочи нет… — пробормотал он загнанно. — Идите вы за ним. За ним! А я тут… тут…

Он в снег навзничь повалился. Лицо его, опухолью обезображенное, раскраснелось. Не отрывая взора от ворона, сидящего поодаль на ёлке, Аля и Оле остановились. Руки их вцепились в ватник инвалида, потянули. Но сдвинуть грузного старика с места сил уже не было.

— Ну… ну же! — Аля нетерпеливо тянула его.

— Сами, сами… он вас приведёт.

— Ад ноупле. — Оле бормотал, силясь старика поднять.

Но тщетно.

— Ну… так же не надо! — Аля взвизгнула. — Надо идёт за ним!

— Сами, сами… я тут.

— Идёт за ним!

Хррато и Плабюх следили за этой сценой, в сёдлах сидя.

«Камень белый в ручье на птицу похожий мама говорила вот птица белая в воде лежит лежит а потом взлетит и полетит по лесу полетит полетит и всем нам добрый путь покажет.»

«Камень в ручье тот камень он как птица был и мама однажды сказала смотрите вот этот камень белый это птица она тут будет лежать и спать а потом когда время придёт проснётся вылетит из воды полетит и покажет верный путь.»

— Я останусь тут, — инвалид произнёс, в небо глядя.

— Нет! Надо идёт! Ну же!! — бессильно Аля закричала.

— Ад ноупле торфэ… торфэ! — тянул инвалида Оле, кряхтя.

И тоже упал, оступившись.

— Ну же! Ну же!! Он же ждёт!!

Ворон мраморной фигуркой белел в хвое густой, людей ожидая.

— Ну же!!!

И вдруг, не произнося ничего, Хррато вниз с седла свесился, в инвалида вцепился и единым рывком могучим это тело грузное, ватно-засаленное, уставшее поднял и усадил на коня в седло, сам моментально на круп вороной сдвигаясь.

Аля и Оле рты открыли. И не успели они закрыть их или сказать что-то, как сильные, обтянутые мехом баргузинского леопарда руки Плабюх схватили Алю и усадили на коня впереди себя. Затем схватили Оле и усадили на лошадиный круп.

— А… что? — инвалид произнёс, косясь на необычное лицо Хррато. Но вместо ответа тот пришпорил вороного коня своего.

ЧАСТЬ III

Milklit

Пространство грозы неотвратимо наползало на Телепнёво со стороны Рябого леса.

Дождь, о котором уже месяц говорили в поместье и судачили в деревне, долгожданный, столь необходимый людям, животным и природе июньский дождь, выслал своим предвестником сильный ветер, поднявший пыль с дорог, заколыхавший бордовые мальвы в деревенских палисадниках, спутавший русые волосы деревенских ребятишек и закачавший могучие кроны дубов приусадебной аллеи. И сразу же за порывами ветра послышался дальний раскат грома — совсем дальний, несильный, словно усталый выдох великана Святогора, спустившегося со своих великих гор в долину к людям и улёгшегося на поля отдохнуть.

— Похоже, гроза идёт? — вопросительно произнесла Вера Павловна, расставляя собранные на лугах цветы в старую французскую вазу с потрескавшейся бледно-голубой эмалью.

На террасе кроме неё никого не было. Овальный стол всё ещё был покрыт бело-розово-сиреневой скатертью с бледным коричневым пятном: Глеб за завтраком в очередной раз опрокинул чашку какао. Пятна на скатертях Веру Павловну никогда не смущали. Зато Ольга Павловна ещё за завтраком громко потребовала у Даши, чтобы та постелила свежую скатерть, негодующе глядя на племянника, который, как всегда в таких случаях, шептал что-то своими пухлыми, всегда обидчивыми губами и смотрел так, словно всем своим видом говоря: «Вы все такие глупые люди и ничего не понимаете в этом мире, как же мне скучно с вами!» Но и Даша традиционно не спешила выполнять распоряжений Ольги.

— Неужели польёт? — снова спросила Вера и, не прерывая своего занятия, глянула на красивый старинный оконный переплёт веранды.