Наследие

Когда автоответчик моргал в сумерках во времена мейоза и синапсиса всех живых клеток, я представлял себе, что речь идет о чем-то очень хорошем. Но не тут-то было. Я услышал голос, безнадежно, абсолютно французский голос, одновременно четкий и сдержанный, уверенный в себе, практически голос диктора на презентации, и голос этот просил меня явиться как можно скорее в консульство Франции в Майами, 1395, Брикел-авеню. Тон официальный, почти угрожающий. Звонили в то время, когда я был в море. Я попытался дозвониться по этому номеру, но автоответчик выдавал мне только дежурные фразы и расписание приема.

Ватсон последовал за мной и вскочил в машину. Я положил на пол кусок линолеума, чтобы пес не провалился в дырку. Соорудил ему ошейник из старого шарфа и в качестве поводка приспособил тонкий трос с моего катера. Не успели мы проехать и ста метров, как пес уже свернулся клубочком и заснул – здесь собаки весьма быстро привыкают к новой жизни.

В консульстве мне пришлось постоять у двери, нажимая на звонок, потерпеть и понервничать, пока меня пропустили в холл, и наконец безмолвный сотрудник проводил меня в помещение, не похожее ни на кабинет, ни на подсобку. Не было ничего, на что можно было бы присесть, не было ни окон, ни вентиляции, только торшер, упирающийся в стенку пустого книжного шкафа.

Собака была рядом со мной. Сидела неподвижно, внимательно смотрела на меня так, словно я был центром вселенной.

Дверь скрипнула, открылась, и вошел непонятный человек, который ничем не был похож на дипломата (даже учитывая специфику этой почти тропической зоны). Он сказал: «Здравствуйте. Вы кто?» Меня ошеломил его вопрос, я назвал себя. Он с неудовольствием покосился на Ватсона и спросил: «А у вас есть паспорт?» Выхватив у меня паспорт, он стал листать его с таким видом, словно рассматривал иллюстрации альбома «Птицы Америки» Одюбона.

«Господин Катракилис, мы вызвали вас в консульство для того, чтобы сообщить прискорбное известие. Вообще говоря, мы хотели бы лично сообщить вам о кончине господина Адриана Катракилиса, вашего отца. Смерть была установлена вчера, в 16:10 по французскому времени. От лица нашей делегации я приношу свои соболезнования. Мы не уполномочены предоставить вам более подробную информацию об обстоятельствах гибели вашего отца, но вот несколько документов и руководств по поведению французов за границей в соответствующих случаях». Непонятный человек протянул мне руку, и я услышал свой голос, интересующийся: «А вы кто?» Он что-то ответил, но слова его рассеялись в воздухе даже раньше, чем вылетели из его рта.

И вот я оказался в машине. На стоянке. Ватсон ждал, когда мы тронемся. Я посмотрел на счетчик. Я-то уже давно прошел порог в 77777.

77777

Собака лежала рядом со мной. Я слышал ее глубокое, размеренное дыхание. Одна ее лапа нервно двигалась, сокращение мышц явно происходило вследствие какой-то деятельности во сне. Я спас это животное из моря в день смерти отца и назвал его Ватсоном. Значит, я способен творить чудеса, хоть и маленькие. Мог прыгать по стенам, кидать мяч со скоростью больше двухсот пятидесяти километров в час, вызывать энтузиазм тысяч зрителей. К тому же я был членом гильдии профессионалов баскской пелоты. Я был знаком с Джои Нервиозо Эпифанио. Так же, как ему, мне доводилось quimbar y singar. Я умел разговаривать по-испански, и в некоторые моменты у меня даже получалось понимать по-баскски. Да, на свой манер я вполне умел творить маленькие чудеса.

До шестнадцати часов десяти минут девятнадцатого декабря 1987 года я был единственным сыном доктора-терапевта Адриана, кабинет которого составлял неотъемлемую часть дома моего детства и моей юности. Вчера я стал последним из Катракилисов, что для меня лично было не шибко важным назначением. В течение нескольких лет один за одним трое членов семейства самостоятельно свели счеты с жизнью. И вот совсем недавно, позвонив по номеру, данному в посольстве, я узнал, что мой отец, в свою очередь, подчинился общему правилу. Служащий по телефону не стал подробно раскрывать детали самоубийства, а только заметил, что «его поступок не оставляет сомнения по поводу его намерений». Четыре из четырех. Все Катракилисы и все Гальени, с которыми я провел детство, которые так хотели бы, чтобы я на них походил хоть чем-нибудь, все они сами предали себя в руки смерти. Последний – после того, как превысил порог в 77777 миль.