Наследие

— Пошли деньги зарабатывать на твой билет! — Инвалид слез со стула, завозился внизу, угрожающе сотрясая весь стол, и вскоре уже ехал по проходу, отталкиваясь утюгами.

Аля встала и пошла за ним.

Когда инвалид вкатился в тёмный тамбур, за которым были ещё два вагона третьего класса, он повернул своё массивное лицо к Але:

— Вот что, есть одна идейка. Раздевайся!

— Как? — не поняла Аля.

— Догола!

— Зачем?

— Устроим с тобой маленький цирк. Не бойся, тебя никто не тронет.

— Зачем?

— Не «зачем», а раздевайся! — Он настойчиво тряхнул бородой. — Хочешь, чтобы на бролет… то есть на билет подали?

— Хочу, дедушко.

— Тогда раздевайся! А то ссадят тебя в Цитайхэ. Живо!

В холодном тамбуре Аля сняла куртку, стянула свитер, джинсы. Старик забрал у неё одежду.

— Сапоги, трусы, тамайку… то есть майку, всё давай!

Аля сняла с себя всё, что было, отдала инвалиду и встала босыми ступнями на рифлёный, заиндевелый пол тамбура. Она была прекрасно и уж совсем не по-детски сложена — стройная, юная, с маленькой девичьей грудью. На лобке у неё росли тёмные волосы. Как и лицо, её девичье тело было совершенным. Только ступни и кисти рук были совсем не как у девочки, а женские, взрослые. Старик засунул одежду Али в мешок, положил себе под живот.

— А теперь — садись мне на плечи.

Аля полезла по инвалиду, как по ватной горе, пахнущей бездомным инвалидом. Села ему на плечи, опершись коленями:

— Так?

— Да не так!

Он схватил её за ноги, помог. Она села, обхватив ногами его шею.

— Вот так! А теперь — вперёд!

Он оттолкнулся утюгами от пола и въехал в вагон. За окнами уже возникли зимние сумерки, и в вагонах поезда зажгли свет. Неспешно покатив по проходу, старик почти нараспев заговорил своим зычным голосом:

— Любовь людьми правит! Любить — не мёд водой разводить! Люби, Ваня, пока поджечь хочется! Красивая девка — для любви припевка! За хорошую любовь и убить не жалко! Вера горами двигает, а любовь — людьми!

Те пассажиры, что не спали, с интересом уставились на необычную пару. Раздались смешки и одобрительные восклицания. Инвалид сбавил ход. Народ оживился:

— Во чудилы!

— Эт что, внучка твоя?

— Погоди, дай разглядеть!

— Красавица, ты откуда и куда?

— Сяоцзе[9], а ты даёшь? Почём?

К Але потянулись руки, стали трогать и щипать.

Инвалид остановился и возопил громогласно:

— Покажи, дочка, добрым людям крану… то есть рану свою боевую!

Аля подняла руку с отсечённым пальцем вверх.

— В Ши-Хо зацепили её! Зверски пытали её! Невинной она оказалась! А рана навеки осталась! Билет до Хызыл Чар ей нужен! Подайте те, кто с милосердьем дружен!

Он протянул свою шапку.

В шапку стали бросать мелочь.

— Девк, они тебя голой выпустили?

— Изверги, бля…

— Насильничали, поди?

Инвалид объяснил нараспев, гневно тряся белой бородищей:

— Вышвырнули голой и голодной! Отсекли ей бальчик… то есть пальчик подлецы! Ни отца у ней, ни мамы родной! Нарожали извергов отцы!

Женщина набросила на плечи Али старый рваный платок:

— Прикрой срам, дочка.

— Да они так работают, на жалость давят! — раздался насмешливый голос.

— Конечно…

— Не пизди, мудло! Это бластер, походу видно!

Парень подошёл, взял Алину покалеченную руку, глянул на срез, понюхал:

— Точняк, бластер! Так что заткнись!

— Сволочи, что делают, а?!

— Это нормально. Допрос есть допрос.

— Тамен зонг ши жеян джян![10]

— ТТТи-Хо ёбаное…

Инвалид негодующе затряс бородой:

— Правду под лавку не запихнёшь, в таракан, в чемодан не спрячешь! Правда глаза ест, кривдой закусывает! Правдой добрый человек хворается, питается, а неправдой испражняется!

В конце вагона пьяный мужик стал целовать Але сперва руку, потом перешёл на плечи и спину. Друзья его с хохотом оттянули.

— Красавица! — выкрикивал пьяный.

В тамбуре инвалид подсчитал подаяние:

— Восемнадцать таньга, то есть юаней. Мы на верном пути, дочка!

В следующем вагоне третьего класса, где пьяных оказалось ещё больше, желающих поцеловать и потрогать Алю выросло. Её тискали, целовали руки и ноги, жены оттаскивали от неё мужей, сыпались ругательства. Кто-то дал ей огромные зимние женские трусы с начёсом.

Но подали меньше.

— Для билета твоего не хватает восьми юаней, — подсчитал мелочь инвалид.

За тамбуром начинался второй класс. Едва старик двинулся туда сквозь раскрывшиеся двери, как перед ним возник рядовой войск ЖД УР с автоматом:

— Куда прёшь?

— Прём просить Христа ради условие… то есть милостыню юной жертве произвола дознавателей! — ответил инвалид. — Пропусти нас, служивый, в долгу не останемся.

— Не положено! — Солдат с усмешкой оглядел голую Алю, сидящую на шее старика.

Инвалид протянул ему три юаня:

— Воин, мы по вагону и назад. Кабанчиком метнёмся туда-сюда, врачальство, начальство не заметит, у тебя авторитета не убудет!

Солдат задумался ненадолго. Потом быстро взял монеты, сунул в карман:

— Только быстро. И дальше не соваться, понял?

— Есть, господин рядовой! — отдал честь инвалид.

Солдат посторонился, пропуская их. Ущипнул Алю за сосок:

— А что, голым теперь больше подают?