Наследие

— Бог с ним… — Вера вытирала голову и лицо сына. — Пошли домой.

Мать взяла у сына ведро. Они пошли, укрывшись зонтом.

— Весь ты промок, Глебушка…

— Ну и чёрт с ним.

— Не ругайся.

Но не успели они отойти от лип, как из стены ливня выехала коляска Тимофея.

— Ах, слава Богу, догадался! — воскликнула Вера, обнимая сына.

Тот шмыгнул носом.

— А вот и мы! — выкрикнул Тимофей из-под своего прозрачного навеса-козырька.

— Спасибо, Тимофей! Как славно, что вы заехали!

— А как же ш?

Конюх спрыгнул с облучка, стал помогать им усесться в коляску.

— На запруде глянул — токмо лягушки квакают!

— Там сроду лягушек не водилось, — пробурчал Глеб, усаживаясь со своей удочкой. — Там — раки. А у нас даже рачевни нет.

— Как же славно, как хорошо!

— Всё как надобно, Вера Павловна!

Ливень заглушал голоса людей.

— Тимофей, садитесь, а то насквозь промокнете! — выкрикнула Вера. Конюх вскочил на облучок, накрылся, дёрнул вожжи. Коляска покатила, разбрызгивая воду.

Дома Вера сразу повела сына в ванную комнату переодеваться. Сняла с него мокрую куртку с рубашкой, ботинки, носки, штаны.

— И трусики снимай.

Глеб отвернулся, стянул с себя трусы. Вера накинула ему на плечи махровый халат.

— Чтоб не простыть, выпьешь горячего чаю.

— Не хочу я чая, — буркнул Глеб.

— Непременно выпьешь! С мёдом. Не спорь с мамой.

Она стала развешивать его вымокшую одежду на полотенцесушителе.

— Промок? — в приоткрытую дверь заглянула Ольга Павловна.

С Верой Павловной они были близнецами. В отличие от коротко подстриженной сестры, Ольга носила длинные волосы и красила их в серебристо-русый цвет.

— Рыбку удил, — ответила Вера, оборачиваясь.

— Поймал чего?

— Поймал, — буркнул Глеб, не глядя на тетю.

— Молодец! — хлопнула в ладоши Ольга. — Слава опрокидывателю чашек с какао! Слава в ве-е-е-ках!

Глеб угрюмо шмыгнул носом.

— Оля, ты становишься однообразной, — сказала Вера.

— Меня это не пугает.

— Зато меня настораживает.

— Однообразие для меня — предсказуемость и рациональность. Тебе же скучна рациональность, правда? Ты хочешь родимого хаоса.

— Я хочу толерантности.

— Ух, какое старомодное словцо!

В ванную комнату вбежал рыжий кот Малюта. Ольга подхватила его на руки:

— Куда, разбойник?

Вера подошла к сестре. Всё, кроме одежды и волос, у них было одинаково, даже голоса.

— Мы идём пить чай. Присоединишься? — спросила Вера и почесала Малюту между ушей.

— Мне некогда, сестра. У нас сеанс.

— С Малютой?

— Нет, с Випой.

— Я видела её в саду.

— Она уже позирует мне.

— Успехов. — Вера с улыбкой поклонилась и произнесла нараспев: — И чтобы цве-е-е-ет пошё-ё-ё-ёл!

— Пойдёт, пойдёт.

Ольга вышла.

Вера взяла Глеба за руку:

— Пошли. Без чая с мёдом не отпущу.

Глеб нехотя двинулся за матерью. Красный махровый халат был ему велик и волочился по полу. Они спустились в гостиную, прошли в столовую. Слышно было, как на кухне кипит работа.

— Садись и жди меня, — сказала Вера, а сама пошла на кухню.

Глеб уселся за большой стол.

На кухне Фока готовил, Даша резала овощи на доске.

— Даша, сделайте нам чаю с мёдом и малиной, — распорядилась Вера.

Даша тут же бросила нож и пошла исполнять.

Едва Даша наполнила обе чашки китайского фарфора ромашковым чаем и водрузила заварной чайник на попискивающий электросамовар, заскрипели ступени лестницы и в столовую спустился Пётр Олегович Телепнёв — муж Веры Павловны, отец Глеба, пятидесятилетний полный мужчина с мясистым, брылястым, толстогубым и всегда румяным лицом, широкой шеей, пристальными быстрыми глазами и развалом местами седеющих тёмно-каштановых волос. Он был в холщовой толстовке с засученными рукавами, в широких, также холщовых штанах и кожаных греческих сандалиях.

— Ну вот! — произнёс он рокочущим баритоном, снимая на ходу круглые очки в тонкой металлической оправе. — Слышу звуки самовара!

— Мы промокли с Глебушкой. — Вера накладывала сыну в розетку тёмного гречишного мёда.

— Рыбу ловили? — пророкотал Пётр Олегович, подходя и оглядываясь. — Как темно! Ну и ливень! Даша, зажги канделябр!

Он ступал косолапо, полными тяжёлыми ногами, которые плохо сочетались с его подвижным, живым и быстроглазым лицом.

Даша стала зажигать свечи стоящего на комоде канделябра.

— Двух окуней поймал, — сообщил Глеб, громко отхлёбывая чай своими обиженными, пухлыми губами.

— Молодец!

— Присоединяйся к нам, Петя.

— С удовольствием! — Он уселся за стол.

— Даша, подайте стакан Петра Олеговича.

— И огня сюда, огня!

Даша поставила канделябр на стол.

Несмотря на полноту и косолапость, Телепнёв делал всё своими белыми руками быстро и ловко. Дотянувшись, он взял Верину руку своей полной белой рукой с не по-мужски изящными, к ногтям сужающимися пальцами и быстро чмокнул запястье жены:

— Ты тоже ловила?

— Нет, я Глебушку встретила с зонтом. А Тимофей нас подвёз.

— Вот как! Успели? Увернулись? Эвон как льёт! — Пётр Олегович покосился на окна. — Внезапно небо прорвалось с холодным — пламенем и громом!

— И впрямь прорвалось. Потоп.

Вера стала наливать ему чаю в стакан в подстаканнике с советской космической символикой:

— Даша, ступайте к Фоке, вы там нужней.

Даша вышла.