Наследие

— Любимая моя, насколько ты знаешь, в постели я не Плюшкин! Не Гобсек! И даже не Дон Кихот! Клянусь тебе, что сегодня я… я за-топ-лю тебя! Если не сливками, то… хотя бы… нет, нет, что я несу, милая, что я несу! И вообще — что мы с тобой несём?!

Он захохотал, обнимая её, она рассмеялась тоже. Они смеялись и смеялись, отдаваясь смеху, обнявшись и раскачиваясь на стульях.

— Хохочете? — раздался голос входящей в столовую Ольги.

Они не могли остановиться.

— И пьянствуете? — Она заметила графин с водкой.

— Именно! Именно! — пророкотал Пётр Олегович, доставая платок и отирая свои глаза.

Вера полезла в карман жакета и вместо платочка вынула салфетку, которой берегла пальцы от татарника. Она высморкалась в салфетку и стала вытирать ею глаза.

— Виперия сбежала от грома, — сообщила Ольга и подошла к окну. — Конца не видно. Мой сад весь смоет.

— Ну вот. Уф… давно так не хохотал… — Телепнёв перевёл дыхание.

— Я… — начала было Вера, но снова стала смеяться.

— Не продолжай, умоляю! — Он схватил жену за плечи. — А то молочная тема угробит нас!

— Да, да, ладно… всё… — Она вздохнула и ровно задышала. — Спокойно, спокойно.

— Что же вас так развеселило? — спросила Ольга, постукивая ногтем по оконному стеклу. — Опять milklit?

— Нет, другое… так, аберрация… — произнесла Вера.

— Аберрация? Наш Фока любит это слово. Если пироги подгорели, говорит: аберрация случилась.

— Мда… аберрация… милая, мы так с тобой и не выпили за здоровье Глеба. — Пётр Олегович взял свою рюмку. — Оленька, выпьешь с нами?

— Для меня слишком рано.

Вера подняла свою рюмку. Они чокнулись и выпили.

— Пойду Випу искать. — Ольга пошла к двери.

— Она забилась куда-то, гроза кончится, сама выйдет, — предположила Вера, закусывая водку.

— Не знаю.

Ольга вышла.

Гроза завершилась к трём, затопив большой сад и побив ливнем цветы малого. А к пяти часам в имение Телепнёвых съехались гости: Пётр Петрович Лурье, milkscripter, с супругой Лидией Андреевной, Протопопов Иван Иванович, milkscripter, с подругой Таис и Ролан Генрихович Киршгартен, переплётчик. До имения каждый добрался по-своему: Лурье доехали поездом, а со станции взяли коляску, Протопопов и Таис прикатили на своём оранжевом БМВ, Киршгартен с получасовым опозданием прилетел на серебристо-чёрном аэропиле, приземлившись прямо у крыльца террасы. Выключив двигатель, он снял шлем с головы и проговорил своим негромким, всегда спокойным голосом:

— Прошу прощения, дамы и господа! Опаздывает тот, кто быстро едет или летит.

— Ну вот! Genau![28] — пророкотал Пётр Олегович, стоя с бокалом кваса в руке.

В ожидании припозднившегося все пили квас и брусничный морс у закусочного столика. Алкоголя на столике не было.

— Ролан, вы Меркурий! — восторженно-угрожающе произнесла высокая, смуглая и стройная Таис.

— Скорее — Пегас! — добавил такой же высокий, худощавый и смуглый Протопопов. — Тебя не сбила ПВО?

— Как видишь. — Киршгартен бросил шлем на газон, отстегнул аэропиль и позволил ему также упасть на газон, открыл багажник и достал бутылку шампанского.

— Успел ты, брат, после грозы! — тряхнул прядями Телепнёв. — Повезло тебе!

— Он же немец, всё рассчитал! — улыбалась Вера.

— Штрафную кваса Киршгартену! — улыбался круглолицый бородатый Лурье.

— Штрафную, штрафную непременно! — Телепнёв наполнил квасом бокал.

— Ролан, ты видел восседающего на облацех?

— Лида, ты спрашиваешь это каждый раз! — засмеялся Киршгартен, обнажая крепкие белые зубы. — Полетели вместе, посмотришь.

— Не отпускаю! — Лурье приобнял жену.

Глеб подбежал к аэропилю, присел на корточки:

— Пётр Петрович, вы приблуду не сменили?

— Нет ещё. — Он потрепал Глеба по вихрастой голове. — Привет, стрелок.

— Всего три тысячи метров?

— Мне хватает.

Стянув с себя серебристый комбинезон, Киршгартен убрал его в багажник аэропиля и с бутылкой в руке пошёл на террасу. На нём остались белые брюки и тонкая палевая помятая водолазка.

— Все в сборе, — констатировал он, поднимаясь по деревянному крыльцу.

— Давно! — Телепнёв протянул ему бокал, другой рукой шлёпнув по его ладони. — Привет, воздухоплаватель!

Поставив бутылку, Киршенгартен расцеловался с женщинами. Он был невысокого роста, помоложе Телепнёва, крепкого телосложения, с умным лицом, тонкими усиками и внимательными глазами. Немецкую кровь в нём выдавал только нос с горбинкой.

— За что пили? — спросил он, беря с тарелки маленькую гренку с форшмаком.

— За солнце! — сообщил Телепнёв.

— Можно повторить?

— Unbedingt!

— Давайте лучше за встречу! — предложила Вера.

— Да, со свиданьицем! — подхватил Лурье.

— Со свиданьицем! Со свиданьицем!

Все сдвинули бокалы, чокнулись и выпили.

— Ну вот! И сразу выпил! — произнёс Телепнёв, схватил гренку, бросил в рот и зажевал, задвигал своими брылями.

Все стали закусывать, столпившись вокруг столика.

— Пётр, ты часто его так цитируешь, — заметил Протопопов. — Так нравится поэма?

— Отдельные выражения. Сама поэма… ну… хорошие начало и конец. В середине рыхловато.

— Рыхлая вата, — согласился Лурье. — Как только они садятся в электричку.