Продравшись через валежник, она встала перед чёрной дверью. И оглянулась:
– Оле!
Она забормотала в сильнейшем волнении:
– Нам – туда! Туда! Туда! Там – наше! Наше! Хороший наше!
Брат полз изо всех сил, бормоча своё “ад ноупле”. Ватник его застрял в ветках бурелома. Стоная и причитая, он расстегнул его; извиваясь, выполз из ватника, протиснулся под стволом и, загребая снег руками, подполз к ногам сестры, уцепился за них.
– Оле, Оле! – повторяла она, глядя в чёрный квадрат и помогая брату.
Руки её ходили ходуном, губы тряслись. Схватившись за сестру, Оле стал привставать. Они зашатались, но не упали и обнялись. Уставившись в чёрный квадрат двери, они замерли, всхлипывая и тяжело дыша. И шагнули вперёд. И исчезли в чёрном пространстве.
Ползущий по следу Оле инвалид одолел валежник, но под сосновым стволом застрял в сучках и завопил бессильно, на весь безмолвный утренний лес:
– Господи, помилу-у-уй!! Господи, поми-и-и-илуй!!!
Он почувствовал, что остаётся здесь один. Вороные механические лошади стояли неподвижно, как каменные. Чёрные головы лоснились на солнце.
– Да что ж такое… Господи! Господи, твоя воля! – ворочался под стволом инвалид, отплёвываясь от снега.
– Ну нельзя же так… мать вашу… нельзя-я-я!! – Он дёрнулся, затрясся грузным телом изо всех сил.
Ватник его затрещал, шов левого рукава стал расходиться. Старик поднатужился и проволок своё тело под стволом, оставив рукав ватника на сучках. – Господи, Господи, Господи… – бормотал он с одышкой.
По следам вошедших в избушку он дополз до её порога. Над ним висело абсолютно чёрное квадратное пространство дверного проёма. Инвалид схватился за обледенелый порог, подтянул своё тело. Слегка отдышавшись и пялясь в непроглядную тьму внутри избушки, он пробормотал: “Господи, помилуй!”, набрал в грудь побольше воздуха, как перед нырком в прорубь, и вполз в чёрный квадрат.
Тьма избушки – густая, давящая беспросветно, пахнущая старым срубом и сухими травами, сморгнуласъ, как пелена.
Аля, Оле, Плабюх, Хррато и старик открыли глаза.
И зажмурились: мир, в котором они оказались, был слишком ярок.
Первым открыл глаза Хррато.
Потом постепенно – все остальные.