Наследие Чингисхана

Плодотворно разговаривать о великорусско-украинских культурных взаимоотношениях в прошлом и в настоящем можно, вставши на совершенно беспристрастную точку зрения, отрешившись от всяких связанных с национальным самолюбием предрассудков и постаравшись проявить друг к другу максимальную доброжелательность, притом не только в вопросах настоящего, но и в оценке прошлого. Именно этого я и старался достигнуть в своей статье. Любя и высоко ценя допетровскую московскую культуру, предпочитая ее польско-западнорусской культуре того же времени, я постарался подавить в себе эти личные симпатии, выключить всякий элемент оценки и ограничиться одним констатированием фактов. К сожалению, западникам гораздо труднее отрешиться от своих привычных оценок — может быть, потому, что эти оценки за время европеизации России успели стать общепринятыми, трафаретными общими местами. Это сказалось и в суждениях проф. Д.И. Дорошенко об обеих допетровских редакциях русской культуры. Правда, ваш уважаемый оппонент не отрицает кое-каких достижений Московской Руси в области искусства — но и только. В остальном он высказывает о Московской Руси обычные западнические суждения: господство пытки в кнута, судебная волокита, равенство всех в общем бесправии, фанатическая приверженность к букве и обряду и т. д. Наоборот, Украина того же времени представляется проф. Д.И. Дорошенко как какой-то земной рай, царство свободы и просвещения… Такой подход к проблеме кажется нам чрезмерно упрощенным и довольно бесплодным, так как решения заранее предопределены. Не подлежит сомнению, что между обеими редакциями (западной и восточной) русской культуры существовали довольно глубокие различия, порождавшие как притяжения, так и отталкивания. Для украинцев государственность большого стиля была чем-то чужим и внешним, ибо она ассоциировалась для них с государством польским, от которого им приходилось обороняться; развиваясь в постоянном отмежевывании от давления государств, они, естественно, были склонны к известному государственному минимализму, граничащему с анархией. Напротив, великорусы выросли и развились в государственном строительстве, в сознании колоссальных возможностей и миссии государственного объединения, государственность большого стиля была для них своим национальным делом, национальной миссией, и потому естественным для них являлся известный этатизм, государственный максимализм, по необходимости связанный с некоторой жестокостью государственной власти. Это резкое различие между обеими редакциями русской культуры по вопросу об отношении к государственности порождало некоторое отталкивание: москвичам украинцы казались анархистами, украинцам же москвичи могли казаться мрачно-жестокими. Но в то же время это же различие порождало и притяжение: московский государственный максимализм и пафос сильного государства большого стиля, хотя бы и с жестокой государственной властью, производили сильное впечатление, действовали заразительно, и, конечно, именно это побудило государственных людей Украины присоединиться к Москве, и не только присоединиться, но принять и самоё активное участие (не за страх, а за совесть!) в общерусском государственном строительстве. Такие притяжения и отталкивания существовали и в других сферах культуры. Если Москва отталкивала и в то же время притягивала украинцев своим пафосом государственности, то Украина точно так же одновременно и отталкивала, и притягивала москвичей пафосом внешне вылощенной учености западного образца. Что тут было и притяжение, и отталкивание — это несомненно, но несомненно также, что и это притяжение, и это отталкивания имели известные основания. Проф. Д.И. Дорошенко склонен весь пафос московского государственного максимализма сводить к трафаретной западнической формуле господства кнута, т. е. принимать во внимание только силу отталкивания, а не силу притяжения Москвы. Можно бы таким же образом поступить и с пафосом украинской учености XVII в., т. е. останавливаться только на тех ее внешних чертах, которые могли отталкивать, да и фактически отталкивали москвичей: ведь в самом деле, говоря о количестве школ на Украине, нельзя забывать, что эти украинские бурсы были очень далеки от идеала, и, говоря об украинском просвещении, надо помнить, что оно носило чрезвычайно односторонний схоластический характер, стояло далеко от жизни, что показная сторона в нем преобладала над внутренней, наконец, что при этой системе просвещения внешний лоск и умственная тренировка слишком часто не находились в соответствии с нравственным воспитанием, на что особенно часто указывали московские противники украинских «ученых» ХVII в. Всё это так. Если старую московскую культуру сводить к пытке, кнуту и невежеству, то я украинскую культуру можно свести к кичливой бурсацкой схоластике и сечевому анархизму. Но плодотворен ли будет такой подход к проблеме? Предоставив писание сатир и идиллий поэтам, а составление памфлетов и панегириков — публицистам, объективный историк должен прежде всего стремиться к максимальному чувствованию и имманентности, т. е. принципиально должен стараться встать на точку зрения изучаемой им исторической личности (частночеловеческой или многочеловеческой, т. е. отдельного человека, класса, народа, культуросубъекта и т. д.), как бы поставить себя на место этой личности; когда же речь идет о двух исторических личностях и о их взаимоотношениях, беспристрастный историк должен постараться вчувствоваться как в ту, так и в другую. В данном случае в вопросе о взаимоотношениях двух редакций русской культуры в XVII в. приходится констатировать, что существовали и отталкивания, и притяжения, но притяжения превозмогли. И превозмогли они потому, что существовало сознание общерусского единства и общности национальных задач. Как для москвичей, так и для украинцев национальная проблема была прежде всего религиозной и основной национальной задачей представлялось сохранение чистоты русского православия. Украинцы (точнее, руководящие украинские круги) полагали, что для сохранения своего православия и своей русскости и для обороны их против натиска Польши им недостает той крепкой государственности большого стиля, которым так сильна была Москва. Московские же руководящие круги считали, что для сохранения чистоты православия москвичам недостает учености, которой так славилась Украина [99]. Так обе части русского племени, обе редакции русской культуры должны были опереться друг на друга, дополнить друг друга, преодолев силы отталкивания во имя осуществления некоторых общерусских задач.