Наследие Грозного

Нужды нет, что писать, читать плохо смыслит, лукавством все взял! Очистил путь перед собою. Между троном и Борисом – один царь стоял, хилый, слабоумный, да отрок во Угличе… Потому, по всякому правилу, Димитрий – наследник трона, коли не дал Бог государю сыновей доселе… Вот и надо было последнюю былинку затоптать… Чиста чтобы дорога стала… А в Угличе государыня вдовая уж и совсем притихла. Раней от сыновнего имени пыталась было образумить Бориса. Писала как бы от царевича: уймись-де, кровопийца! А тут, как взял Борис власть непомерную, совсем напугалась государыня, вдовица сирая. Притихла. Видит, на пасынка плоха надежда: обошел его правитель! Недаром все с волхвами да со звездочетами якшается… Только уж теперь он на Углич походом пошел. Будь не такое дело его высокое, что рядом с царем стоит, – сам, поди, не побрезговал бы, руки в крови неповинной смочил бы. Да не под стать. Пришлось своих на совет звать: как от «углицкой помехи» – как сам называет – им, Годуновым, поизбавиться? Тогда, мол, и в царстве покой настанет. А умрет Федор – смуты не станет никакой… И порешили они на совете своем дьявольском то, что и совершилось потом… Изо всех – один нашелся Годунов не разбойник: Григорий Васильич, дворецкий царский. Стал другим навстречу говорить: «Что-де, мол, удумали? Царское семя губить! Извести младенца невинного!» А ему Борис на ответ: «Вот, слыхал, поди: строит из снегу младенец изображения наши… Твое и других, а меня – выше всех… И сабелькой рубит руки, ноги тем «боярам снеговым», а мне – все по шее норовит… И приговаривает: «Подрасту, так и будет всем Годуновым, когда на царство сяду… А Бориске – первее всех!» Или того хочешь? Выбирай! А уж если не помощник ты роду, то прочь иди. Да не мешай хотя!» Так и отошел от них Григорий Васильевич… А Борис еще прибавил: «Недели нет, как похвалялся царевич: «Еду сам на Москву, челом стану бить брату-государю, на Годунова пожалуюсь. Погляжу: меня задавить не прикажет ли, как Шуйских князей?!» Коротко сказать, так все поджег, что терпеть нельзя. И стали искать: кто бы на злое дело пошел?

– Нашли, злодеи?

– Как не найти! И служить правителю охота, и наград посулил немало за дело диавольское… Да слушай, что дале было… Есть дворянчика два: Загрязский Володька да Ченчугов Никешка. Воистину благодетелем им явился правитель, когда плохо приключилось молодчикам. Любит людей закупать Борис. Вот и призвал он их, поведал, чего ждет. Какой услуги просит… И много наград сулил. Да побоялись греха обое. Не пошли на злое дело. Взял с них клятву Борис, что молчать станут про тайну страшную, – и с глаз прогнал… Уж выручил тут из заботы дядька царский, Андрей, окольничий, Лупп прозванием, Клешниных роду. Задарил, закупил дьяка нашего московского Михайлу Битяговского, который с сыном Данилкой послан был на Углич – хозяйство вести царицы и царевича, казну отпускать, службу служить всякую… Жаден на золото оказался Михайло. А сынок на посулы пошел, что будет ему много прибыли и чести от дела. Мамку-боярыню Волохову да сынка ее беспутного, бражника, зернщика, круговую голову Оську, прихватили… Да еще одного, Микитку Качалова… И пытались они раней дите царское, сироту, – ядом изводить. Да была и от князя Богдана, с Нижнего, и с Москвы царице-матери весть дадена. Оне две, с мамкой, с Ориной, ровно орлицы над орлятами, – над дитей висели. Сами не отведавши, куска ему не давали, глотка не пропускали…

И дворня вся, челядь, за царицу и царевича душу готова была положить. Угличане – утром-вечером Бога молили: дал бы доли скорее царевичу, на царство сести… Пришлось злодеям нагло, середь бела дня свое дьявольское дело порешить…

– Хватило духу у окаянных…

– Хватило… И улещал, и грозил правитель, скорее бы по приказу делали… А сам – поверишь ли? Стороной повестил матушку-царицу: стереглась бы тех извергов, словно бы по умыслу Шуйских они на царевича подкуплены. Его такая дума была: повершат рабы дело зверское – родня царевича будет знать, кого винить, не утерпит, чтобы не расправиться с извергами. Тогда не станет никого, кто бы на него, на Бориса, слово обличения сказал.

– О-ох! – легким вздохом донеслось невольное восклицанье, которое вырвалось из груди мальчика, теперь уже стоящего почти за плечами Варлаама.

КОГО УБИЛИ?

Словно не слыша восклика детского ужаса, Щелкалов продолжал, как будто читая по свитку знакомую запись:

– В пятнадцатый день мая это было… Горестный час! К полдню близко. Люди по хатам разошлися… И в терему у царицы, в верху его, столы накрыли. С поварни вот-вот еду понесут.