Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

дома, оставив своего мужа, короля Диармайда, еще спящим, проводит день и ночь на

зачарованном островке посреди озера, а вернувшись, видит, что муж ее только что

проснулся. Время в Ином мире также «иное», оно и длиннее, и короче времени нашего

земного мира. 06 этом же парадоксе говорится во Втором Послании св. Апостола Петра

«у Господа один день, как тысяча лет, а тысяча лет, как один день» (3:8).

«Это стена рая, в котором ты обитаешь, — говорит Николай Кузанский, — и дверь

туда стережет высочайший дух разума, который не даст войти, пока не одолеешь его.

Тебя можно видеть только по ту сторону совпадения противоположностей, но ни в коем

случае не здесь». Назначение мифологии — смутить этого высочайшего духовного

стража, чтобы живущий в конечном мире человек мог заглянуть в бесконечность,

лежащую за пределами космоса. Слияние противоположностей и иных несоединимых

вещей дает стимул к постижению и переносит дух к вратам Иного мира. В валлийской

повести о Ллини Ван некий юноша видит на поверхности озера прекрасную женщину.

Чудесный мост протягивается через разделяющие их воды, когда он предлагает в дар

женщине символ соединения противоположностей — хлеб, одновременно испеченныйи

неиспеченный, — и совершает следующий подвиг, различив тождественное, т.е. узнав

ее рядом с сестрою, в точности на нее похожей. Женщина остается с ним до тех пор, пока

он не наносит ей «три беспричинные пощечины», и обстоятельства, в каких он наносит

пощечины, показывают, что он не способен понять универсальность парадокса, которым

ее завоевал. Первую пощечину он дает своей сверхъестественной жене, когда она

отказывается участвовать в обряде крещения, который разрубает связь человеческого

существа со сверхъестественным. Вторую — когда она плачет на свадьбе, а третью —

когда она смеется на похоронах. Неожиданное открытие, что в глазах

сверхъестественного радость и печаль сходятся — и на свадьбах, и на похоронах, —

оказывается для него шоком, но эта истина не высвобождает его дух, вместо этого он

пытается задавить ее и навязать богине свой однобокий образ мыслей.

Тонкая грань между оппозициями, по сути, имеет тот же смысл, что и опасные мосты,

ведущие к цитаделям Иного мира, — мост узкий, как лезвие бритвы, или мост-качели,

одолеть который можно лишь «героическим» прыжком на его середину. Это пространство

между острыми лезвиями, вздымающимися на пороге и за дверью великанова замка, это

проход между Сциллой и Харибдой. Ирландские поэты считали, что euse — «мудрость»,

«поэзия», «знание» — открывается именно на кромке вод. Такие линии, не имеющие

ширины, символизируют сверхъестественное в мире пространства, и в современном

фольклоре изгнанные души находят пристанище в беспространственных зонах — «меж

пеной и водой» или «меж деревом и корой». Во времени тот же феномен представлен на

стыке двух годов или двух сезонов, а порою это некое «сейчас», которого никогда небыло

и не будет и которое все же есть

Аналогичным образом объекты, о которых можно сказать, что они «не то и не это или и

это и то», имеют таинственные сверхъестественные свойства. Магическая сила росы

(собранной на рассвете, ни днем ни ночью, майским утром, когда зима уже кончилась, а

лето еще не наступило), безусловно, проистекает из ее двойственности — этои не

дождевая вода, и не морская, и не вода из реки или колодца. Вот и омела тоже не куст и

не дерево. Как растение, растущее не из почвы, она попадает в ту же переходную

категорию, что и «муж, не рожденный женщиной» или «поросята, не рожденные

свиньей» Она не поддается классификации и потому свободна от ограничений, присущих

любой дефиниции. Недаром в одной из песней «Старшей Эдды» рассказывается, что все

растения на земле поклялись не причинять вреда сыну Одина Бальдру и лишь омела,

которая «не это и не то», оказалась свободна от этой клятвы и могла быть использована

для убийства светлого бога. В народных обрядах человек, если он становится под веткой

этого дерева, которое и не дерево вовсе, освобождается от всех условностей он получает

право на любую вольность. В свою очередь он сам оказывается лишен какой бы то ни

было защиты условностей и должен исполнить все, что от него потребуют. Мы

предположили, что, вмешиваясь перед своей гибелью в ссоры двух воинов, Кухулин не

может не отдать им свое копье именно потому, что своим вмешательством он ставит себя

в то самое свободное, но уязвимое положение между оппозициями, при котором отказ в

просьбе невозможен. В сакральной зоне между бытием и небытием становится возможно

все. Тот, кто вопреки доводам рассудка дерзает ступить в эту опасную зону, может

обрести спасение, но может и погибнуть, скрывшись навеки в волнах реки смерти,