Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях

Называя «Мастера и Маргариту» «двойным романом» (4, с. 104), Э. Барретт подразделяет его интерпретации на «монистические», т. е. находящие в тексте две вариации одной и той же темы, и «плюралистические», ставящие во главу угла эстетический анализ (4, с. 112). Впрочем, возможен, по мнению исследователя, и «срединный подход» (4, с. 116), т. е. нахождение основного связующего звена между двумя повествовательными рядами, каковым считается параллель «Воланд — Иешуа», а точнее — появление в каждом из повествований «таинственного незнакомца» из иного мира и его столкновение с представителями мира земного (4, с. 170). Загадочная связь между Воландом и Иешуа, в свою очередь, сопоставляется с центральными фигурами христианства — Иисусом и сатаной.

Прежде всего Э. Баррет стремится ответить на вопрос, кто же такой Воланд в романе — «иностранный профессор», Мефистофель, дьявол или «инструмент возмездия» (4, с. 156), одновременно являющийся «пятым евангелистом» (4, с. 160). Отвергая затем каждый из вышеназванных вариантов, исследователь заявляет, что «аллюзия на конвенциональный образ дьявола служит для установления идентичности Воланда только в негативном смысле: Воланд не является сатаной из Откровения св. Иоанна» (4, с. 170). Действия Воланда в «Мастере и Маргарите» показывают. что речь идет о «гностическом вестнике», т. е., согласно учению гностиков, о сверхъестественном существе, периодически появляющемся на Земле с посланием, которое обещает (если будет верно расшифровано) «возможность божественного просветления» (4, с. 171).

«Роман в романе» имеет трехчастную структуру — рассказ Воланда (гл. 2), сон Бездомного (гл. 16) и роман Мастера (гл. 25, 26). Однако эти три компонента идентичны «продукту единого нарративного акта — роману Мастера» (4, с. 197). Если рассмотреть каждую из трех частей «романа в романе» в отдельности, окажется, что речь в них идет о трусости Пилата, об агонизирующем бессилии Левия Матвея и, наконец, о сомнительном выполнении Афранием своего долга. В жанровом смысле мы здесь имеем дело с «трагической драмой» (гл. 2), с насыщенной черным юмором трагикомедией (гл. 16) и с «неразрешенной двусмысленностью» (гл. 25, 26) (4, с. 198). Так что «роман о Понтии Пилате», как именует его сам Мастер, — название, хотя, возможно, «подходящее, но неточное», поскольку совсем не отражает сюжета о Левии Матвее (4, с. 220). Что же касается образа Иешуа, то трансцендентное его значение остается скрытым, и задача Воланда — только приподнять вуаль, поскольку в соответствии с гностической традицией высшая вселенская истина всегда находится за семью печатями и даже самые посвященные из смертных полностью ее осознать не могут.

Подлинная цель прибытия Воланда в Москву — бал сатаны и события, за ним последовавшие. Мастер и Маргарита — объекты «тайного послания», принесенного «гностическим вестником» Воландом (4, с. 234). Впрочем, только после своей физической смерти Мастер может понять, что именно должен сообщить ему Воланд, поскольку, согласно учению гностиков, конец физического существования освобождает индивида от пут земной сферы, «позволяя ему приблизиться к постижению высшей мудрости» (4, с. 259). Пройдя серию испытаний, уготованных ей Воландом и его присными, Маргарита также вступает в сверхъестественный мир, полностью осознавая грандиозный моральный порядок, где она должна будет продолжать играть роль носительницы любви и самопожертвования. Любовь и искусство, трагически разъединенные в земном мире, сливаются в совершенном симбиозе в мире сверхъестественном.

Э. Барретт не склонен рассматривать эпиграф к роману как «сконденсированную констатацию значения», а предлагает поиск «риторического взаимоотношения» между эпиграфом и романом (4, с. 296). Это, с одной стороны, ведет к раскрытию тайны Воланда как «гностического вестника», а с другой — «усложняет простую идентификацию Воланда и Мефистофеля» (4, с. 297).

Эпилог «Мастера и Маргариты» имеет явную анти-апокалиптическую направленность и является важной импликацией общей «метафизической схемы» (4, с. 305). Посредством пародийного «обратного хода» Булгаков показывает, что его мировоззрение не эсхатологично, что путь в надмирские сферы отнюдь не сопряжен с концом земного мира. Но, с другой стороны, читателя приглашают посмеяться и над желанием принять «научное» объяснение сверхъестественного, и над убогой ментальностью, исключающей даже возможность приятия такового (там же).

Интерпретация романа в монографии Э. Барретта «Между двумя мирами: Критическое введение к „Мастеру и Маргарите“» (4), на наш взгляд, наиболее примечательна во всей англоязычной «булгакиане» 1967–1989 гг.